Потерянный взвод
Шрифт:
– Ты не волнуйся, Степа, – комбат положил ему руку на плечо. – Всех представим. И тебя тоже – к ордену Красной Звезды… Ну, а дальше, дальше что было?
Прохоров дернулся, сбросил руку.
– Дальше?.. Дальше я пошел. Я плохо соображал, болела голова. Все время казалось, что за мной гонятся духи… Шел долго. Очень долго, товарищ майор. Всякое было… Потом к афганцам попал. Думал, хана. А они меня на пост вывели.
– Понятно. – Комбат крепко затянулся и задумался. – Тут следователь приходил из прокуратуры. Интересовался… В общем, если спросит, чтоб знал, как ответить. Скажешь, что оторвались от прикрытия. Так? А Боев все время подгонял, и потом взвод попал
«Что он такое городит? – подумал недоуменно Прохоров. – Боев подгонял, но ведь был приказ самого комбата: идти вперед, не ждать прикрытия». Прохоров метнул быстрый взгляд на майора, но тот был совершенно спокоен и глядел на Прохорова совсем не выжидающе, а твердо и даже властно.
Прохоров отвел взгляд.
– Товарищ майор, но ведь вы сами приказали идти. Я был с рацией и все слышал. Вы потом еще сказали «замок».
– Какой еще замок? – раздраженно перебил комбат. – Не болтай чепухи. Ты не можешь этого знать. Ясно? Пока я еще командир батальона и отвечаю за свои слова. Боев увел вас далеко вперед и потерял с нами взаимодействие. На этом точка.
Комбат дернул уголком рта, встал. Прохоров тоже стал подниматься, но комбат положил руку на его плечо.
– Сиди, ты раненый.
Он замолчал, потом глянул на часы.
– И еще одно. Ты, Прохоров – солдат. И я солдат. Пойми меня правильно. На войне всякое бывает. В общем, случилась отвратительная вещь. В кармане у… Иванова нашли твое письмо. Неизвестно почему…
– Я сам ему дал перед вылетом, – с испуганно пробормотал Прохоров.
– Ясно… Иванова не смогли опознать. А по письму решили, что убит ты… Короче, отвезли его и похоронили, как тебя, под твоей фамилией. Вот так-то…
– У-у, – застонал Прохоров. Страшная картина, будто в свете молнии, полыхнула у него перед глазами: почерневшая от горя мать, плачущий отец, безучастная толпа, могила…
– За что же, за что же все это мне?
Прохоров обхватил голову руками, как сквозь сон он слышал комбата, его резкий монотонный голос. Комбат, кажется, говорил, что телеграмму родителям решили не посылать, потому что сегодня послали к нему в село командира взвода. Он и сообщит о смерти Иванова, который числился пропавшим без вести, и осторожно подготовит родителей к встрече живого сына.
На прощание комбат еще раз повторил про орден, сказал, что представил бы на Красное Знамя, но могут не утвердить, а вот Красную Звезду он получит точно.
Следователь появился на другой день. Невысокий старший лейтенант в полевой форме с эмблемами военной юстиции – его вполне можно было бы принять за обычного взводного. Прохоров даже почувствовал к нему что-то вроде легкой симпатии. Вместе они вошли в отдельный кабинет. Старший лейтенант сел за стол, а Прохоров – напротив.
– Как здоровье? – спросил старший лейтенант.
– Спасибо, хорошо.
Следователь посмотрел с любопытством, постучал пальцами по столу, будто разминал их для предстоящей игры на фортепиано.
– Это правда, что вы две недели пробирались в горах? – наконец спросил он.
Прохоров кивнул головой. Следователь стал спрашивать, как он ориентировался в пути, чем питался, где брал воду. Прохоров отвечал односложно и скупо.
Наконец старший лейтенант удовлетворился, выпрямился на стуле и задумчиво посмотрел куда-то в сторону. Потом взял «дипломат». Аккуратно лязгнули никелированные замочки. На столе появилась стопка бумаги и ручка. Прохоров понял, что начинается официальная часть.
– Как могло случиться, что ваш взвод попал в окружение? – уже совсем другим тоном спросил следователь.
Прохоров почувствовал холодок в голосе и подумал, что на взводного следователь похож только внешне. Командир взвода вряд ли сказал «окружили», а выразился бы: «зажали» или еще проще – «влипли». Главное же, не спрашивал, как могло это случиться, а узнал бы прежде, в каком месте попались, да как потом отбивались. Потому что на войне случиться может всякое, и каждому взводному это ясно, как божий день. Прохоров стал рассказывать, а сам думал, что все эти последовавшие, потянувшиеся формальности, которые нагромождаются сейчас вокруг гибели взвода, выглядят нелепо и бессмысленно во взаимосвязи со свершившейся трагедией. Он понимал, что следователю необходимо докопаться до первопричины, чтобы потом можно было бы со спокойным сердцем зафиксировать в некоей учетной графе два с половиной десятка погибших, прибавить к нему соответствующие пояснения, лаконичные и не вызывающие вопросов и тем более подозрений: законна ли гибель людей, обоснована ли она необходимостью боя, не виновны ли в происшедшем лица командного состава… По завершении этой работы, выявлении виновных или же просто определении причин, «повлекших гибель личного состава», дело списывалось в архив.
«Так оно и будет, – с горечью размышлял Прохоров. – Дело закроют, положат на полку в пыльном шкафу, а сами погибшие аккуратно, по всем правилам будут списаны, вычеркнуты из всех видов довольствия, списков, граф и перечней…»
Прохоров слушал вопросы, голос следователя звучал сухо и бесцветно, он до такой степени потерял всякую окраску и сочность, что казалось, поднеси спичку, и он начнет потрескивать, вспыхнет прозрачным желтым пламенем, как горстка сушняка. И Прохоров снова сравнил его с «Ванькой-взводным», которому особенности службы не позволяли скрывать эмоций и который если материл, то от всей души и с искренней верой в необходимость и пользу крепкого словца.
Прохоров никак не мог понять, какой ответ ждет от него старший лейтенант. Он долго расспрашивал про мельчайшие детали и частности, но все никак не мог подойти к главному. Прохоров очень подробно рассказал, как нес радиостанцию, как во время сеанса радиосвязи слышал приказ комбата «идти вперед», как потом прозвучало краткое «замок».
– Замок?
Прохоров пояснил.
– Странно…
– Что – странно? – не понял он.
– Странно, что вы обо всем осведомлены.
Прохоров пожал плечами.
– Кстати, вы в курсе, что за заведомо ложные показания по статье 181-й Уголовного кодекса РСФСР предусмотрено наказание – лишение свободы до одного года? А с корыстной целью – от двух до семи.
– Первый раз слышу. В тюрьме не сидел, юридического образования не имел.
– Так вот, считай, что я предупредил.
Следователь снова стал торопливо записывать, успевая только переводить дух. Прохоров тоже вздохнул, будто выбрался на вершину холма. Он следил, как быстро бежала по бумаге рука старшего лейтенанта, как ложились из-под пера ровные четкие строки. Глядя на них, Прохоров подумал, что все сказанное им становится не просто словесным воспроизведением событий и эмоций, а закрепляется и существует уже как определенная истина, свидетельское показание, как обособленная часть правды. Прохоров заметил, что следователь постепенно вошел в азарт, перестал контролировать свой голос, исчезли его официальный тон, сухость, он буквально выплевывал уточняющие вопросы, вставлял через каждое слово «ага» и, кажется, вот-вот должен был от возбуждения высунуть язык.