Потерявшая сердце
Шрифт:
— Но главное, чтобы внутренности были целы, — продолжала свою медицинскую лекцию ведьма. — Если, к примеру, селезенка лопнула или печень порвана, то напрасны все наши старания. День промучается, либо два, и окочурится.
— Смотри, Федора, он глаза открывает! — закричала вдруг девка, тыча пальцем прямо в лицо Афанасию.
Так он узнал имя своей спасительницы. Старуха целые сутки отпаивала непрошеного гостя травами, не давая ему никакой еды. Впрочем, он не испытывал голода. Афанасий тихо стонал от боли, не произнося ни слова. К вечеру у него поднялся сильный жар, вновь наступило затмение.
— Пить, — беззвучно прошептал он разбухшими губами. Федора вскочила и тотчас поднесла к его рту железную кружку с отваром.
— Можешь говорить? — спросила она, присев рядом.
— Могу, — каждое слово доставляло ему нестерпимую боль.
— Сдается мне, ты помираешь, — запросто сообщила старуха. — А почему — не знаю. Ребро твое срастется, и голова у тебя крепкая, уцелела. Синяки и ссадины — дело наживное, заживут. Все бы хорошо, да одно плохо — кто-то тянет тебя вниз, в преисподнюю. Ангел-хранитель отвернулся… Знаешь, почему?
Афанасий молчал.
— Потому что на тебе лежит тяжкий грех.
Старуха смотрела на него красными, воспаленными от бессонных ночей глазами и, казалось, хотела прочесть его мысли.
— Признайся во всем, тебе станет легче, — советовала она, — даст Бог, выкарабкаешься. Не держи на сердце черный груз…
Он сделал отрицательный жест и закрыл глаза. Старуха поднялась с постели и ушла.
«Ведьма! — пронеслось в голове у Афанасия. — Чтобы я перед ней каялся? Не бывать этому!»
И все же старуха была права. Вот уже полгода он нес тяжкую ношу. Преступление, которое совершил Афанасий, не давало ему покоя, каждодневно терзая душу. Оттого-то он и рвался к «федосеевцам», чтобы покаяться перед братьями. «Федосеевцы» отпустят ему грех, примут в свою общину. Он вдруг увидел, как в комнату входят братья со светящимися нимбами над головами, с сияющими улыбками на лицах, а старуха ворчит на них, ведьма недовольна. Братья берутся за руки и начинают водить хоровод. Поют незнакомую песню, вроде русскую, а слов не разобрать. Старуха же, оказавшись внутри хоровода, вращается в обратную сторону. Братья медленно водят хоровод, а ведьма крутится быстрее и быстрее, словно невидимая сила ее вращает. Вдруг остановилась и задыхающимся голосом говорит: «Черный груз на тебе. Сбрось его к черту! К черту! К черту!»
Весь остаток ночи Афанасий бредил. На рассвете открыл глаза, увидел, что Федора опять сидит рядом, разглядывая его.
— Помираю? — спросил он старуху.
— Худо твое дело, милый, — ласково ответила она.
«Откуда у нее сила такая? — думал Афанасий. — Ведь совсем не спит. На то и ведьма!» И снова вокруг него завертелся, закружился хоровод. Только теперь Федора была не внутри круга, а снаружи, «федосеевцы» больше не пели, старуха же мурлыкала себе под нос. Вдруг один из братьев вскрикнул: «Сбрось ей свой черный груз, Афанасий!» «Не бойся!» — подхватил второй. «Она его отдаст нам», — сказал третий. «А уж мы знаем, что с ним делать», — заверил четвертый.
Когда он в очередной раз очнулся, в окно светило солнце. Федоры рядом не было, дебелая
— Эй! — окликнул он служанку. — Позови старуху!
Та бросилась в соседнюю комнату. Вскоре старуха появилась и, наклонившись над постелью, спросила:
— Зачем звал?
— Хочу… покаяться, — вымолвил он, тяжело дыша. Его тело снова начинало гореть. Сейчас поднимется жар и опять начнется бред. Нужно успеть, а то ведь он может больше не очнуться.
Старуха мигнула девке, и та исчезла.
— В Москве, во время пожара, я тоже поджигал дома, — начал Афанасий, — таков был приказ губернатора. В одном из домов оставались люди…
— Ты об этом знал? — перебила старуха.
Он облизал сухие губы.
— Света в окнах не было. Я решил, что дом пуст…
Он закрыл глаза и, перед тем как впасть в забытье, успел прошептать: «Там все сгорели заживо…»
И ему снова привиделись братья. Теперь они не водили хороводов и не пели, а сидели смирнехонько на полу, в разных углах комнаты, поджав под себя ноги, и о чем-то говорили на непонятном птичьем языке. Чирикали и свистели, подражая птицам.
Когда он открыл глаза, то увидел в распахнутом окне красногрудого снегиря. Тот сидел на карнизе, смотрел прямо на него и выводил трели. Афанасий не понимал, происходит ли это наяву, или продолжается бред. С трудом нашел в себе силы приподняться на локте. За окном, на дереве, сидели еще шесть снегирей, трое огненногрудых, как солист, и три сизогрудые самки.
— Стая прощается, — тихо сказала Федора. — Благодарит за еду и ласку, я ведь всю зиму их кормила…
Афанасий все еще не понимал, сон это или явь. И только когда снегири вспорхнули, а старуха, прикрыв окно, сказала: «Ты идешь на поправку», он понял, что смерть отступила от него.
Ведя Елену к знахарке, Стешка рассказывала, что одна из девиц вчера обращалась к Федоре за помощью. Та ей отказала, потому что у нее на руках находился тяжелый больной. Любопытная девица разведала, что это никому не известный, полумертвый парень. Что с ним случилось, Степанида толком не знала, но была уверена, что это тот самый человек, которого разыскивает дворяночка.
— Он взаправду твой брат? — с недоверием спрашивала она. — Или это тот изверг, что обрюхатил тебя?
— Что ты говоришь! — возмутилась Елена. — Афанасий — добрый, благородный, во всех отношениях достойный человек.
— Ну хорошо, коли так. Хоть посмотрю на такое чудо, — вздохнула проститутка. — Кстати, если хочешь избавиться от ребеночка, обратись к Федоре…
Юная графиня вспомнила ночной разговор с Лукерьей о «мертвеньких деточках», и неожиданно для себя приняла решение, толком его не обдумывая.
— Я оставлю ребенка, — твердо заявила она.
— А родные-то у тебя есть? — осторожно спросила Стеша.
— Никого у меня нет, кроме Афанасия…
Степанида с сомнением пожала плечами.
В доме знахарки удушливо пахло травами и лекарствами. В печи что-то кипело и булькало, издавая приятный пряный аромат, который забивал все остальные запахи. Старуха помешивала варево и даже не обернулась на вошедших в кухню девушек.