Потерявшие солнце
Шрифт:
Антон вспомнил, как раньше, возвращаясь с ночного дежурства домой, он принимал душ, выпивал бутылку пива и, забираясь в чистую теплую, пахнущую крахмалом постель, проваливался в сладкую негу. Раньше… До того как перестал спать… До снов… Когда еще белье было белым… Глаза постепенно привыкали к темноте. Он с усилием закрыл их. Закружились, завертелись разноцветные круги. Зашумело в ушах. Покачнулась и поплыла прочь действительность. Все белое-белое…
– Доктор, я хочу домой.
– А где ваш дом?
– Не знаю…
Дверь содрогалась от стука.
– Подъем, Челышев! Нас ждут светлые подвиги!
Он посмотрел на часы. Время летело стрелой. Прошло уже больше часа. Тусклый свет коридорных ламп прожектором бил в глаза.
– Ну у тебя и рожа. Иди сполоснись. – Максаков сунул ему в рот сигарету и щелкнул зажигалкой. – Немножко допинга.
Никотиновый дым наждаком прошелся по легким. В голове прояснилось. Вода текла из крана тоненькой струйкой и пахла металлом. Тем не менее она принесла облегчение. Мысли окончательно вернулись на свои места. Восстановилась способность соображать.
– Ты из тех, кому лучше вообще не ложиться, если ненадолго. – Максаков ждал в коридоре. – А я наоборот – хоть пятнадцать минут, а уже легче.
– В каком он?
– В сорок восьмом.
У Игоря Гималаева были красные воспаленные глаза. Едкий сигаретный дым до отказа наполнял маленький кабинет. Окрытая форточка погоды не делала. Свет был таким же блеклым и слабым, как в коридоре. Старшина явно экономил на лампочках.
Градусов, сгорбившись, сидел на выдвинутом в центр стуле. У него было неприятное, словно сломанное посередине лицо, кривящийся книзу рот и большие, темные, пронзительные глаза, совершенно не гармонирующие с остальной внешностью. От него несло потом и страхом.
– Ты пойми – ты уже сел. – Стас Андронов сидел перед ним на корточках. – Сейчас вопрос: не «ты или не ты», а почему, за что и при каких обстоятельствах. Тебе сейчас надо решать: не «сидеть или не сидеть», а сколько сидеть и как сидеть. А это, – Стас развел руки, – зависит и от нас тоже. Неужели ты думаешь, что я с судьей Машкой не договорюсь, если я с ней вместе учился и водку пил.
Антон усмехнулся: по рассказам, судья Машка, она же Танька, она же Светка, она же любое другое женское имя, являлась любимым «коньком» Андронова при работе с клиентами. Видимо, все судьи женского рода в городе заканчивали пединститут, причем в один год со Стасом. Впрочем, подозреваемые не вдавались в такие тонкости.
– Ну что наш друг? – Максаков сел на край стола. – Не понимает?
– Не, – Стас поднялся, – не понимает.
– Да все он понимает, – подал голос Гималаев, – он просто над нами издевается. Он крутой. Да? Витя? Он ментов на… вертел.
– Я вовсе не издеваюсь, – голос у Градусова ломался, – я правду говорю. Почему вы мне не верите? Я же к Юрию Михайловичу хорошо относился. Я его уважал. Я не мог бы его… – Он замолчал и склонил голову. – Ну докажите, что я невиновен. Пожалуйста, поверьте мне.
– Смена караула? – Андронов посмотрел на Максакова. – Можно тебя на секундочку?
Антон тоже вышел в коридор.
– Покололи? – Серега Полянский закрывал свой кабинет.
– Как же, на пятьсот восемьдесят шесть эпизодов. А ты куда?
– У меня же таксист.
– Так полпятого еще.
– Он говнистый. Мне его надо у парадной перехватить, а то потом двери не откроет, а обыска у меня нет.
– Справишься?
– Я с Савенко, с участковым, договорился. Он поможет.
– Удачи.
– Вам также…
Лицо Андронова было озабоченным:
– Слушай, Миша, я начинаю думать: а может, это не он?
– Почему? – Максаков прислонился к стене.
– Он трясется весь. Говорит, что понял, что уже сидит. Чуть не плачет, но ни в какую. По идее, давно уже должен был поколоться.
– По идее, я должен был работать нотариусом.
Антон и Стас улыбнулись одновременно. Эту присказку Максакова знали все.
– Он, представляешь, мне говорит: «Шарапов, докажи, что я невиновен!» Может, он, конечно, хороший артист, но…
– Может. – Максаков оттолкнулся от стены. – Одежду смотрел?
– Так не видно. Кожа. Утром снимем. Экспертиза покажет.
– Через месяц. И где мы его будем искать?
– А почему он «афганцем» представлялся? – спросил вдруг Антон.
– Не знаю. – Андронов удивленно посмотрел на него. – Это часто бывает. Для крутости. А что?
– Так, мысля одна. – Антон расстегнул «ковбойку», обнажая бело-голубые полоски тельняшки.
– Театр хочешь устроить? – понял Максаков.
– А что мы теряем?
– Абсолютно ничего…
Казалось, с приближением утра Градусов уменьшается в размерах. На стуле сидел уже просто маленький комок одежды. Только глаза жили отдельно. Жалобная настороженность соседствовала в них с какой-то отрешенностью.
– Ты где служил, Витя? – спокойно спросил Антон.
Ломаное лицо дернулось. Углы рта неожиданно выпрямились. Пауза была чуть дольше, чем необходимо для ответа.
– В Кандалакше, в связи.
– А что же ты, сука, – Антон сделал пару шагов вперед и наклонился, – всем трепал, что «афганец»? А?
Он, в лучших традициях фильмов о революционных матросах, рванул рубаху, обнажая тельник.
– Я два года там отпахал, а каждая тварь будет примазываться. Я тебя, ублюдок, сейчас по стенке размажу, ломтями настругаю. Душман гребаный! – На свет появился арабский нож, изъятый на рынке у кого-то из таджиков.
– Антон, ты чего, успокойся. – Максаков и Андронов кинулись его удерживать.