Потешная ракета
Шрифт:
– И где хваленые чудеса? – вопросил Соколов.
– Тамочки, Андрей Митрофанович, – подобострастно указал случившийся рядом посетитель. – Под сводом грешника пилят, в том краю радугу указуют, а в трапезной петух обличье меняет.
Процессия, благоухая розовым маслом, прошествовала к месту распила.
– Ровно бабы притиркой надушились! – еще раз сплюнул все тот же зритель.
Компания, пересмеиваясь, шла на вопли грешника, пилимого чертями на мясное крошево.
Несколько мгновений гости молча, лишь подняв брови, глядели на пилу и ошметки кровавой требухи, которая шлепалась на землю. Когда распиленный грешник издал особо ретивый вопль, Соколов недовольно поморщился и, склонившись к щели в колоде, пристально вгляделся в нутро. Потом подхватил пальцем густую каплю крови, приведя чертей в растерянность.
– А вот грешник!.. – вскричал было один из них, но замолк, уставившись на Соколова.
Соколов поднес густую каплю к лицу и потянул носом. Потом встряхнул руку, обернулся к компаньонам, пропел что-то и, усмехнувшись, произнес.
Свита засмеялась и загомонила по-фряжски. Оживленно переговариваясь, бояре пошли далее.
Грязно-розовое облако Соколова также не впечатлило.
– Когда был я в Венеции на карнавале, там испускали одно за другим облака лимонного, кораллового и лососевого цвета.
А вот превращение черного петуха в белого высокую публику заинтересовало, хотя и не надолго.
– Сие поувлекательнее, чем фокус с пилением придурка в колоде. Впрочем, было бы интереснее, кабы белая девка менялась на чернокожую, – не боясь грешного словоблудия в монастырских стенах, молвил Соколов. – Надо расспросить игумена, что он творит с этими петухами?
И вся компания убыла в тайную кофейню.
Впрочем, на следующий день Соколов опять с помпой прибыл в монастырь. Его с почестями препроводили сперва в приемную (ту самую, где Феодосия впервые увидела букеты из белоснежных навощенных шелковых лилий), а после в личную рабочую келью игумена.
– Благословите, отец Феодор, – скороговоркой промолвил Соколов. Мельком склонился к протянутой длани и сразу перешел к делу: – Признайтесь, отец Феодор, как ваша братия меняла петухов?
– Для нас самих сие божественная загадка, – завел было игумен.
– Бросьте-бросьте! – отмахнулся перстами Соколов. – Кто автор ваших божественных чудес? Чьи идеи? Имя назовите. Желал бы выменять на деньги часть его способностей. Мне нужен сведущий в науках учитель для сына и себе собеседник, совершенно не с кем обсудить новинки алхимии и астрологии, прости меня Господи!
Игумен Феодор мысленно перекрестился, попросил у Бога прощения за стяжательство, без чего в нынешние бездуховные времена не проживешь, и сообщил:
– Автор нынешних укрепительных чудес брат Феодосий.
– Все! Более ничего не говорите. Беру! Цену назначите сами, – бойко сообщил Соколов.
– Наш монастырь торговлей не занимается… – не очень убедительно произнес игумен. – Но учитывая, что мы всегда стараемся идти навстречу просьбам таких глубоко верующих людей, как вы…
– Ну и отлично! Жду вашего…
– Феодосия.
– Именно. А пока нижайше прошу принять в качестве скромного пожертвования… – Соколов похлопал себя по боками. – Что же? Ах, вот!
И снял с носа серебряные очки.
– Итальянская работа. Увеличительные очи. Попробуйте, попробуйте!
– Не могу! – вяло воскликнул игумен.
– Возьмите!
– Ох, бесовское измышление, – не очень искренне посетовал игумен, пряча персты в складки рясы.
Соколов захохотал, потом сделал серьезное лицо.
– У государя нашего Алексея Михайловича очков три пары фряжской работы, и не считает за грех. Наоборот, сочинил при их помощи прелестный трактат о соколиной охоте. Только русские варвары могут полагать очки принадлежностью бесовских художников или еврейских менял. Я полагаю, напротив, – придают лицу прогрессивный вид. Как, уговорил я ваше мягкое сердце?
Игумен хмыкнул. Но как всякий ученый, он был любопытен и не смог устоять перед соблазном приложить увеличительные кристаллы к носу и взглянуть в книгу.
– Боже мой! – воскликнул игумен, позря на разбухшие буквы.
В монастыре были шаровые стекла для оптического увеличения мелких деталей, но имели они вид лупы в оправе, которые приходилось держать перстами или укреплять перед чертежом либо книгой. Очки же зело удобно уместились на сиделке носа.
– А я вам что говорил? Последнее слово науки. Нефритовую чашу за них отдал.
– Как же вы теперь без очков? – пытался бороться с искушением игумен.
– У меня другие есть. Да и зрю прекрасно. Ношу, чтоб соответствовать прогрессу.
– Бог вас вознаградит, – пообещал игумен. – Феодосия в ближайшее же время пришлю. Только хочу предупредить… Брат Феодосий странен на вид, пусть это вас не смущает.
– Две головы у него?
– Женоподобен телом.
– Мужеложец? – живо поинтересовался боярин.
– Ни в коем разе! Человек нравный. Ни в чем подобном не замечен. Да у нас это было бы и невозможно. Мыться монахам моим и послушникам совокупно запрещено, только по единому. В кельях чужих находиться в нощное время тоже заповедано. Любые содомские посягания строго пресекаем! Сразу под правый государев суд и на четвертование!
– Очень вы строги к людским слабостям, – со смехом укорил Соколов. – Насчет вида Феодосия я спокоен. Он мне не для домашнего украшения нужен, а для света знаний.
– Вы по поводу его кандидатуры не пожалеете. Можете спокойно доверить брату вашего отрока.
– Договорились, отец Феодор.
И, не перекрестившись, лишь слегка склонив голову, Соколов стремглав отбыл.
Глава одиннадцатая
Роскошная
– Ежели бы рот не раскрыл и не заговорил по-русски, никогда бы ты, Варсонофий, не признал в нем русича. Ну фря иностранный, и все тут!
Уже второй час после полуночной молитвы Феодосия баяла Варсонофию, как побывала в палатах государева кравчего, думного боярина Андрея Митрофановича Соколова. Впрочем, руководитель винно-водочного протокола царского двора был еще не сильно стар – за тридцать и потому вполне мог обходиться без отечества Митрофанович, что и делал в узком кругу таких же, как он, поклонников всего заморского. Именно так, на фряжский манер, без всякого высокомерия, кравчий познакомился с монахом Феодосием, пришедшим с благословления игумена Феодора в его дворец.