Потешная ракета
Шрифт:
В трапезной возникло бурление.
Старцы искренне радовались за юного отрока, наказанного Господом ужасной женоподобной внешностью. Молодежь глядела с восхищением и восторженной завистью. Компания Вениамина Травникова охватилась ненавистью.
– Бабьеподобный монах будет представлять в посольстве наш монастырь, – злобно ухмыльнулся Венька Тимофею Гусятинскому и, затаясь, сжал кулаки.
– Нашли остлопа ходить в Метеоры, – поддакнул, сощурясь, Васька Грек. – С таким же успехом осляти можно отправить.
Феодосия подняла наконец сияющие глаза.
– Похули себя, – не разжимая огубья, подсказал Феодосии Варсонофий.
– Недостойный хожения в святую греческую обитель, худший из всех монахов, во многом греховный… – довольно искренне запричитала Феодосия.
– Кто без греха? – повел брадою игумен. – Езжай с Богом!
Светлым, как лик младенца Христа, майским утром Феодосия примкнула к толпе паломников, намеревавшихся предпринять хожение в святые и иные земли. Были тут и образописцы, и крестные мастера, и торговые гости, и монахи, и царские посланники, кучковавшиеся отдельно, и подозрительные личности неизвестного назначения. Кто собирался в Палестину, кто – в Афон, были такие, что алкали посягнуть в Египет. В возбуждении, кое монахи старались скрывать молитвами, путешественники взобрались на баркасы и поплыли по Москве-реке до Оки. Через несколько дней достигли Волги, становившейся все шире. Сперва проплывали берега по сторонам на даль брошенного камня, потом – на расстоянии вспаханного поприща, затем – двух полетов стрелы. На пологих укосах рассыпались деревеньки, на высоких кручах возвышались посады, монастыри и кремли. Яркое солнце и голубые небеса изливали радостный свет на игристую воду и сонмище лодок и кораблей. Картина открывалась зело пестротная. Ладьи и умы, паромы и барки, дощаники и ладьи, неводники и струги, насады и ушкуны сновали вдоль берегов или медленно скользили по срединной волжской глади. Мужи, вытянув неводы и наварив ухи, живо обсуждали достоинства и виды насад и плоскодонов. Феодосия смирно сидела в сторонке с миской горячего ушного, вдыхала сладкое воние дымка, тянувшегося с плотов, запахи речного ветра, лугов и жмурилась от умиления. Она пребывала в странном борении чувств: ей стыдно было быть счастливой, но счастье распирало душу, как туго скрученный листок почку. Феодосия уж и прощения просила у Бога за то, что ликует ее душа, в то время как надо каяться в грехах, но изринуть радостного предвкушения от предстоящего знакомства с удивительными землями и странами не могла.
В один из дней состав путешествующих сменился. Кто рассчитывал попасть в Черное море, волоком перемещался на Дон. Феодосия с толпой богомольцев и купцов, где пешеходом, где возами, также достигла берега Дона и поднялась на судно, плывшее до Азова.
Несчетно двигалось по Дону кораблей! Караван барок, кладей, карбасов достигал, по словам знатоков, пяти сотен! Феодосия с удивлением обнаружила, что часть монахов переоделась в скоморошьи одежды – были тут и шаровары, и халаты. И лишь когда едва не каждый паломник и торговец примотал к поясу огнеметную пищаль или кинжал, с волнением поняла – предстоят встречи с иноверцами и грабителями. Разговоры вокруг котла с ухой из сома или стерляди стали серьезными. Знающие самовидцы нагнетали напряжение россказнями о налетах татар и ногайцев, янычар и арабов, а в конце пути и бедуинов с сарацинами. Ко всему еще по берегам встали хмурые крепостные посты, воинство которых должно было сопровождать суда с посольствами и отпугивать набеги.
– Буду отбиваться от басурманов веслом, – пошутила Феодосия на совет вооруженного копьем монаха обзавестись как можно скорее топором али луком со стрелами.
У одного из плывущих оказался чертеж с землеописаниями, и все с интересом разглядывали вырисованный красками и тушью путь в Палестину и Грецию. Вечерние баяния под усаженным сонмом звезд небосводом тоже крутились вокруг богомольных и гостевых странствий в Царьград и Афон.
– А есть в окияне морские рыбы и звери, у которых кости снаружи, – баял опытный судоход. – И этими рыбьими костями украшают палаты, храмы и утварь.
– Рыбьими костями украшать церковь?! – сомневались слушатели. – Кривда! Лжа! И как кости могут быть снаружи тела? Разве только у рака…
– А вот увидите тортиллу и устриц! У этой тортиллы череп снаружи мяса, а из черепа змеиная голова и когти торчат. А в Палестине есть Мертвое море, из него поднимается сера и сочится черная смола, и гибнет в его водах любая живая тварь, хоть и рыба. Потому что под морем сим – ад.
Феодосия посмеивалась украдкой в протяжение россказней об устрицах – она их видела в книге морских монстров. Но вздрогнула от страха после баяния о сере; счастье, что едет она не в Палестину, где можно ненароком низвергнуться через сие Мертвое море в ад, а в греческие летящие вверх Метеоры, с которых, Бог даст, досягнет она небесного рая, в коем пребывает Агеюшка.
И тронул рассказ о богомольце, которому в святом Иерусалиме упал на ноги колокол, а он со слезами на глазах благодарил Бога за счастье принять муки там, где Христос их принимал.
– Есть в окияне летающие рыбы, – баял другой купец. – И поющие свистом. И огромный слизень с осемью хвостами, которыми утаскивает корабли под воду.
Путники не знали, верить или нет.
«Вот бы бабу Матрену сюда, – с улыбкой подумала Феодосия. – Уж она бы всех затмила своими правдивыми побасенками».
В один из дней стали все самовидцами столкновения двух кораблей. Феодосия вскрикнула при виде с воплями падавших в воду людей.
А в самом въезде в Азов по реке проплыли растерзанные тела, и караван обошла ужасная весть об ограблении впереди идущих баркасов.
Мужи нахмурились и покрепче ухватились за рукоятки кинжалов.
А Феодосия забилась на полати в деревянной клетушке и истово молилась взятым в путь образкам Николая Чудотворца и Богоматери Одигитрии – защитников плавающих и путешествующих. Боялась она не ранений или смерти, а того, что в битве с ворами обнаружится ее женская суть.
Жаркая молитва помогла: вскоре паломники в тревоге увидели на круче дюжину всадников с копьями, увешанными пучками волос и полосами кожи, но те, поглядев на баркас, ускакали прочь.
Все с ликованием благодарили Бога за спасение.
Азов очаровал Феодосию.
Шумная пристань – опытный паломник пояснил, что она называется порт, – суета, яркие чужестранные одежды, прилавки с рыбой и неописуемо сладкое воние моря.
Гость, имевший чертеж с землеописанием, вновь раскинул его и указал дальнейший путь. От острова Крит, запомнила Феодосия, выход на Средиземное море, налево – путь в Иерусалим, направо – на Афон. Феодосии же с десятком монахов предстояло, минуя святую гору Афон, пешеходом или верхами достигнуть в глубине грецкой Фессалии монашеской республики Метеоры.
До Царьграда плыла изрядная двухмачтовая барка, изящно и грозно изукрашенная изображениями льва и единорога. Феодосия из рассказов попутчиков уже знала – ладья для морского плавания не должна иметь гвоздей, ибо в Средиземном море по дну много лежит камня «магнит», а сей магнит, известно, притягивает к себе всякое железо, потому гвозди могут выскочить и корабль рассыплется.
Зрелище морских просторов привело Феодосию в смятение.
Она уже слышала и, по сходству с мандарином в склянице, понимала, что земля кругла, словно репа, и зрение шеломля, или, по-научному, горизонта, вроде бы подтверждало это весьма спорное утверждение, но опять терзали сомнения – как тогда не выливалась из земного шара с краев морская вода? А если буря и море взволнуется? Непременно выплеснется и потечет на небо? Может, сия вода, как и испарившаяся в облака, выпадает потом грозой? Но тогда дождь над окияном должен быть соленым? А ежели не выплескивается вода из чаши морской, то что притягивает ее назад? Что может удержать воду на репе? Ничто. А на столь же круглой Земле? Ясно, что должна быть внутри ея сила притяжения, но ведь в глубинах – только ад. Неужели ад удерживает все на земле? Пожалуй, так и есть. Значит ли сие, что все, что на земле, – пакость и зараза, и лишь чистое и светлое, как душа Агеюшки, может преодолеть земное тяготение и взлететь на небо? Сам по себе сей факт неплохо укладывался в теорию Феодосии. Но как же тогда цветы и плоды – почему они не улетают на небеса? И сможет ли она, грешная Феодосия, на серебряной ступе с зарядом пороха взлететь на небесные сферы, обитель безгрешных? Феодосия в отчаянии вздохнула. Зримое и знаемое не могли пока еще прийти к согласию в ее уме. Она не знала, чему верить: собственным глазам или науке, и потому хмурила лоб и сводила узорные брови почти весь морской путь.
К счастью, выдался он спокойным: до берегов грецких путешественники не встретили ни пакостей, ни злоключений, окромя что один путник низринулся в пучину вод, где и скрылся, а у Феодосии случились месячные женские тяготы. Впрочем, она запасла в дорогу затычки из мягкого сена, завязанного в льняные тряпицы, и, сославшись на морскую тошноту, четыре дня пролежала в дощатой каморке в утробе барки. Лежа на соломенном матрасе, повторяла она грецкий словник: да – «нэ», нет – «охи», много – «поли», маленький – «микро», хорошо – «кала», добрый вечер – «калиспэра». А когда вышла из каморки на волю, с восторгом узрела вдали голубые горы и сбегавшие по уступам белые дома с плоскими красными черепичными крышами. На выступающем в море мысу основательно стоял каменный городок, по-грецки – крепость. У его подножия, в заливе, кишел порт, небольшой, но пестротный и живой.