Потому, что люблю
Шрифт:
У Жени своя комната, он почему-то всегда запирает ее, открывает только для уборки. Вся стена над его кроватью увешана цветными картинками с обнаженными женщинами — есть и карандашные рисунки, но больше— журнальных обложек. На полу — медвежья шкура,— подарил кто-то, большущая медвежья голова приподнята, морда оскалена, кажется, что он сейчас вскочит и набросится на вошедшего.
Надя пошарила в темноте по столу и уткнулась пальцем в пепельницу с водой. Что за противная у Жени привычка! Напьется воды, а чго останется в стакане — выльет в пепельницу, окурки размокнут, и запах противный такой. Сколько раз просила не лить в пепельницу воду,
«Слушай, я, кажется, просил брюки погладить!
«Ты ж знаешь, я котлеты в рот не беру! Поджарь мяса, маткеша, чего смотришь? Действуй!»
И мать молча, безропотно, послушно делает все, что скажет сын. Не возразила ни разу, не поспорила, не упрекнула. Да разве ж так жить можно?
Надя нащупала на подоконнике краешек одеяла и дернула его. Ой, сколько солнца на дворе! Даже зажмурилась. Погода — чудо! Настроение — хоть пой во весь голос. И если бы не вчерашнее мамино письмо. Раз прочитала, на всю жизнь запомнила. Алеше не показала, зачем его расстраивать? Праздник ведь у них сегодня — гости придут.
На стуле лежало с утра еще приготовленное белое платье, то самое, что мама к школьному выпускному вечеру готовила, влезла в него словно колбасная наминка,— пришлось расшить, вытачки распороть,— пополнела.
Надела платье — теперь как раз впору, расчесалась перед зеркалом, заплела косу. Вот точно так собиралась на школьный выпускной вечер...
А что, если ленту в косу вплести?
Вытащила из-под кровати чемодан, лента на самом дне, свернутая розовой трубочкой, пахнет домом. Вспомнилось, как мама смочила ватку духами, завернула ее в белую бумажку, а потом закатала в ленту, сказав: «Пропахнет насквозь, духи долго держаться будут..» Мамочка... Вот бы распахнулась сейчас дверь и она вошла... Мамочка!..
И все это из-за Варвары Степановны!
Надя достала из-под матраса письмо — от Алеши прятала,— развернула примятый листок:
«Здравствуй, дорогая дочечка и дорогой наш зять
Алеша! Мы живы, здоровы, того и вам желаем. Очень с папой довольны, что вы хорошо пристроились, что свою квартиру получите. Не хотела писать вам, дорогие, про это, но как детям не напишешь, как скроешь от них, может, оно и само выявилось бы... Напишу, как Варвара Степановна встретила нас по-родственному. Поехали мы туда с отцом, взяли гостинцев — всего понемногу: и медку, и вареньица, и фруктов со своего саду, пускай, думаем, сваха полакомится. Приехали, идем, а как только отец за калитку взялся, видим — окна стали закрываться, занавески задергиваться. Постучались мы в двери, постояли, да и подались назад восвояси. Гостинцы на крылечке оставили — не везти ж их обратно, пред-назначались-то они для свахи: поест, может, подобреет. Надумали мы к знакомым пока зайти, а к Варваре Степановне другим заходом, вечером. Да не тут-то дело было, доченька моя ненаглядная и зять наш Алеша! Догнала нас сваха, стала поперек дороги, держит перед собой мешок с нашими гостинцами и давай нам все под ноги вытряхивать. А там в трехлитровой банке пять килограммов меду. Майский, свеженький, как янтарь... И варенье поплыло. Все перемешалось, разбилось. Я приболела после всего этого. Так что теперь нам дороги к матери твоей, дорогой наш зять Алеша, нету, видно, до гробовой доски Варвара Степановна казнить нас будет».
Будет!
Но Алеша-то, ее родной сын, при чем?
А Надя при чем?
Зачем же и самой мучиться и мучить других? Причем не виноватых перед ней?
Надя спрятала письмо под матрас, вышла в столовую и увидела там у зеркала Алешу. Он никак не мог справиться с галстуком: завяжет и развяжет, снова завяжет, снова развяжет. Вот он такой: сто раз может одно и то же делать, переделывать, и все спокойно. А вот Женя...
Однажды Надя наблюдала, как он галстук завязывал, минут пять провозился у этого же зеркала: узел у него получался то толстый, то крохотный. И вдруг как взвоет! А потом принялся комкать, мять галстук, хотел порвать его на куски, но материал был новый, добротный, не рвался, и тогда Женя выбросил галстук в окошко. Вспомнив все это, Надя засмеялась.
Алеша с удивлением оглянулся на нее:
— Ты чего?
— Да так... Давай помогу!
Муж покорно опустил руки, вытянул шею. Надя ловко завязала галстук. Когда Алеша еще в армии был, она уже «тренировалась» на папиных галстуках.
— Готово! Принимай работу!—весело сказала она, отстраняясь от мужа, поворачивая его лицом к зеркалу.
Алексей потрогал галстук, повертел головой, похвалил.
— Ну и стол у вас, должен сказать. Разукрасили. Оранжерея прямо!
Надя повернулась к столу. Он действительно как цветник: в центре — ваза с цветами, рядом салат-мозаика, тут и селедка, притрушенная зеленым луком, обложенная кубиками из свеклы и морковки, а сверху, на зеленеющем луке, размельченный яичный белок. А вот фаршированная рыба, из ее рта выглядывает плоская морковка, словно язык. Студень — прозрачный, голубоватый, насквозь просвечивает, так и просится в рот.
Наде захотелось есть, даже под ложечкой заныло. Она походила вокруг стола, прикидывая, что бы такое взять, не нарушив живописности, и не решилась: вдруг что-то испортится? Даже если снять с тонких ломтиков мяса веточку петрушки, и то уже что-то исчезнет.
— Это все Серафима Антоновна,— сказала Надя, отходя от «соблазна»,— я только на подхвате.
— Научишься! — Алеша взял ее за руку. — Ты у меня сегодня очень красивая. Как невеста... Вся в белом...
— А раньше русские невесты венчались в красном,— сказала Серафима Антоновна, входя с букетом в руке.— Испокон веков в красном. Это католики навязали нам белое.
— Первый раз слышу об этом,— сказал Алексей.
— Ия. — Надя смотрела на кофточку Серафимы Антоновны,— попало ей от сына за эту покупку, налетел:
«Ты что, молодая, замуж, что ли, собираешься, такую пестрятину нацепила? Небось рублей двадцать выкинула псу под ХВ0СТ1»
«Сынок, так ведь я пока что сама зарабатываю! За столько лет первый раз позволила...»
«А сапоги за шестьдесят пять рублей?»
<Ходить-то мне не в чем...»
«Можно подешевле было, обязательно дорогие?»
Алексей вмешался:
«Ты что — в самом деле из-за денег?»
«На кой ляд старухе наряды?»
«Да какая же она старуха! Женщина всегда останется женщиной, она должна прилично одеваться».