Потому, что люблю
Шрифт:
Шишигин не раз напоминал, что монтажники фундамента не имеют права работать «тяп-ляп». Из-за «тяп-ляпов» может деформироваться здание.
«Фундамент — это основа основ,— поучал он. — Здание держится на фундаменте, а если он ненадежен, сами понимаете, что все полетит к чертовой бабушке!»
Монтажный кран лениво развернул стрелу, и трос заколыхался над штабелем бетонных подушек. Рабочий поймал трос, ловко застропил «подушку», и бетонная глыба, слегка покачиваясь, как наполненная водой бадья, поплыла к котловану. Там ее ждали, воздев
Крохина Толю в бригаде называли Крохотулей. Женька Шишигин придумал ему такое прозвище, забавляло, видно, что двухметровый детина мирно отзывается на «Крохотулю». Жалко, что Толя в бригаде, по его же словам, «временщик»: «Я пришел на стройку подзаработать и не скрываю этого: накоплю деньжат, приоденусь, а потом — в университет. Подготовлю, так сказать, материальную базу, чтоб можно было учиться без оглядки на дырявый карман».
Парень мечтает стать ученым-эитомологом. Рассказывал, что еще в школе его влекли не дали неоглядные, не глубины подземные, а прогретый солнцем бугорок возле какой-нибудь отслужившей свой век проселочной дороги— там царят насекомые. Любимыми предметами у
Толи были зоология и ботаника, увлекался он коллекционированием насекомых, теперь его манит их анатомия, образ жизни, развитие и повадки.
Как начнет рассказывать о насекомых — не остановишь, да и останавливать-то не особо и хочется — интересно. Муравьи, оказывается, настолько близоруки, что почти ничего не видят. У них есть свой язык — язык запахов. Они выделяют такие вещества — ферономы, и по этим запахам находят не только друг друга, но и отмеченную пищу, узнают фероном тревоги: почуял му-равьишко опасность и тут же выделил особый запах. Мертвые муравьи и те выделяют ферономы — сигнал к удалению «покойника».
Крохотуля увлекается и футболом. Во время трансляции футбольного матча по телевидению из-за него ничего не услышишь: он взвизгивает, кричит, ругается, отбивает ладони: «Эх, я показал бы им, как надо играть! Да куда мне с такой комплекцией? Ворота, что ль, затыкать?»
А если играли две его любимые команды — московский «Спартак» и киевское «Динамо», Крохотуля страдал, тянул к экрану руки: «Ребята, сделайте ничью, человек вас просит, сделайте ничью».
Мажуга — тоже «временщик», будет архитектором, а пока что «познает жизнь с нуля». Он и сейчас с виду не похож на простого рабочею, приезжает на стройку в хорошем костюме, «при галстуке», с фасонистым чемоданчиком.
«А вот и пижон с чемоданчиком пожаловал!» — говорит о нем Женька.
Мажуга рядом с Крохотулей, одетым как бы впопыхах,— все ему мало, узко, коротко,— и впрямь выглядит пижоном.
Разговаривал он мало, но на вопросы отвечал вежливо, даже подчеркнуто вежливо. Пробовали не разговаривать с ним всю смену,— он и бровью не повел, делал спокойно свое дело и даже как будто рад был, что его не отвлекают пустой болтовней.
Ваня Сарычев откровенно «зашибал деньгу» — жениться собирался: «Как же вить семейное гнездо в пустых стенах!» Еще до армии он полюбил девушку —соседку по квартире и сейчас, вместо того чтобы сделать ей предложение, «обогащается», купил спальню, швейную машинку, какой-то там сногсшибательный чайный сервиз, ковер,— одним словом, захламил не только свою комнату в общежитии, но и все общежитие.
Ребята посмеиваются над ним:
— Ну как, Иван, «гнездо» уже свил?
— Пока еще нет. — Парень, похоже, относился к таким вопросам серьезно.
Самый молодой в бригаде—Сергей, он считает дни, когда его призовут в армию.
Все в бригаде к чему-то стремятся, о чем-то мечтают, у каждого есть какая-то определенная программа-минимум, и только у Кузи Дудкина (такого типа Алексей еще никогда -не встречал), кроме желания «подзаправиться», ничегу в голове нет.
Работал Дудкин нехотя, двигался лениво, сонно, будто его показывали на экране замедленной съемкой. При каждом удобном случае он укрывался где-нибудь и либо подставлял солнцу лицо, либо подремывал. Зато когда появлялся Шишигин, Кузя тотчас оживал, суматошился — то поднимал что-то, то перетаскивал, делал вид, будто шибко работой занят, и тогда казалось, что его «демонстрируют» убыстренным способом.
Чаще всего Кузя приходил на работу «под мухой»,— запах водочного перегара до гого въелся в парня, что стал, как и грязная шея, и мятая одежда, неотъемлемой его частью.
Когда его упрекали, Кузя каждый раз, подбоченившись, спрашивал:
— А тебе известно, какая разница между верблюдом и человеком? Верблюд может целую неделю работать и не нить, а человек — целую неделю пить и не работать.
К Дудкину привыкли, что ли, относились терпимо, только Сарычев все еще воевал с ним, возмущался:
— Не понимаю, ради чего Женька держится за этого трутня? Ни стыда у паразита, ни совести, с какой стати я должен его обрабатывать?
Дудкин совал руки в карманы пиджака, шевелил пальцами, просунутыми в дырки, и нагловато посмеивался. А Сарычев распалялся пуще прежнего:
— Когда я с тобой разговариваю, Дудка, то мне кажется, что ты глухонемой, а я зря трачу силу на слова. Легче проработать весь день с кувалдой в руках, чем с тобой минуту поговорить!
— А ты не говори! Я тебя за язык не тяну. Все равно тебе не забить кол между мной и бригадиром, у нас дружба — не разлей вода, так что, товарищ богатый жених, не надрывай пуп.
Алексей был на стороне Сарычева: бригада давно перешла на общий наряд, Кузя действительно жил за чужой счет,— и даже попробовал говорить об этом с Женькой, но получил в ответ: «Сиди, Подсолнух, и не рыпайся!»
Но Алексей не мог «не рыпаться». Вчера первый раз открыто поругался с бригадиром: он принял плиты перекрытий. в трещинах и отколах. И никто из рабочих этого не заметил, а скорее всего сделали вид, будто не заметили.