Повелитель монгольского ветра (сборник)
Шрифт:
– Ты, ты, джеляб [58] ! – заорал он. – Пикни, и я тебя первой тут же положу!
Та отпрянула.
Ползком, ползком взобравшись на макушку горы, он лег в пыль и прах.
Чахлый саксаул тянул к нему сучья, цеплял за одежду, божья коровка села на щеку.
Он зло шлепнул по щеке.
Затаив дыхание, поймал в прицеле фигуру.
Хан и Энгр сидели у кромки прибоя. Энгр, безучастный ко всему, смотрел на воду, туда, где, чуя еще далекую, но долгожданную вечернюю
58
Шлюха (тюрк.).
Потянуло дымком – Граф запалил сучья, что не брал топор, и приходилось расшибать их молотком.
Бек-хан следил за его действиями.
– Знаешь, брат, в чем разница между нами? – внезапно спросил он.
– Нет, – ответил Энгр.
– Вы – люди Запада – всегда садитесь лицом к воде, – ответил тот. – Мы, степняки, никогда не поворачиваемся спиной к опасности…
В волосках прицела Сынуля видел его лицо так отчетливо, что мог разглядеть оспинки на шее, между ухом и плечом.
Он перестал дышать.
Он не знал, что снайпер перестает дышать и ловит промежуток между ударами сердца, чтобы не сбить мушку.
Он просто сходил с ума от страха. Он чуть не выл. Но он не обмочился.
Большим пальцем он снял винтовку с предохранителя. Указательным придавил курок, тот плавно подался. Внезапно Энгр, повинуясь чему-то, чему нет названия на языке, резко дернулся.
– Пли! – крикнул он. Бек-хан недоуменно повернулся.
И голова Энгра заняла место лица Бек-хана в прицеле. Но Сынуля уже спустил курок.
Граф поднял башку и прислушался. Повернулась Рита, латавшая в теньке платье. Белые бретельки тугого лифчика врезались в ее плечи.
Что-то дунуло в воздухе, что-то, обещавшее прохладу, и сон, и покой, и безмятежность.
Энгр увидел домик, небольшой двухэтажный домик, где по фасаду плющ, и сосны, и сосны, повсюду сосны и ели, и веселый вислоухий пес, что прыжками бросился от крыльца и, встав на задние лапы, передними толкнул в грудь, и отпрянул, и прыгнул в объятия опять, норовя лизнуть горячим языком в щеку.
И кот, лениво наблюдающий за псом с подоконника.
И детские качели, что чуть скрипят, чуть протяжно скрипят на долгожданном вечернем ветерке, на лужайке возле дома, вокруг которого – ветхий и старый дощатый зеленый забор.
И чуть нахмурившаяся синь озера за забором, и маковки куполов церквушки, часовенки неподалеку.
И тени на желто-зеленом лугу.
На крыльцо вышел отец и пристально посмотрел ему прямо в глаза, чуть насмешливо, чуть лукаво, чуть с укоризной, но с радостью и добром.
– Входи, – сказал он.
1 сентября 1937 года, Чаньчунь, Китай
– Как о вас прикажете доложить, сударь? – служанка-китаянка
– Орлов, историк из Шанхая, пытаюсь составить родословную баронов Унгерн фон Штернберг, а также пишу историю жизни Романа Федоровича.
Невысокий светловолосый человек, в котором, несмотря на цивильную штатскую пару серого английского сукна, вполне угадывался всадник и военный, протянул визитную карточку.
Оставшись один, он огляделся. Гостиная была выдержана вполне в европейском стиле, что было даже странно, ибо баронесса Елена Павловна, в девичестве принцесса Цзи, занимала видное положение при дворе императора Пу И.
– Здравствуйте, господин Орлов, – услышал он. – Чем могу вам служить?
Баронесса была еще молода и хороша собой, только вот гусиные лапки вековой печали начертили сеточки вокруг глаз, только нити снегов и стужи вплела жизнь в ее иссиня-черные волосы у висков.
Орлов щелкнул каблуками.
– Имел честь служить с вашим супругом в Азиатской дивизии, теперь вот пишу о нем книгу…
Служанка, безмолвно появившись, внесла чай и приборы. Фарфор был севрским, с позолотой и гербами рода Унгернов. И на заварном чайнике вилась готическая вязь девиза. Орлов присмотрелся.
«Звезда их не знает заката» – было написано по-немецки.
…Разговор затянулся. Елена Павловна долго рассказывала о восемнадцати поколениях Унгернов, погибших на войне. Глаза ее были сухи и бесстрастны.
Наконец Орлов принялся откланиваться. Она его не удерживала.
– Вы знаете, Елена Павловна, – уже в дверях произнес он, – я все-таки не верю, что барон мертв… Я слишком хорошо знал его. Такие люди не умирают. Да и монголы – вы ведь знаете? – монголы говорят, что регулярно видят его то тут, то там и что скоро Цагаан бурхан [59] придет судить и живых, и мертвых…
Елена Павловна подняла глаза и в упор взглянула на Орлова. Видимо, она колебалась, можно ли ему доверить нечто, и наконец решилась.
59
Белый бог (монг.).
– Подойдите, поручик, – промолвила она и приглашающе повела рукой к стене, где висел портрет барона.
Орлов шагнул и обомлел. Повинуясь нажатию тайной пружины, большая фотография Унгерна в желтом халате, с генеральскими погонами и солдатским Георгием на груди, переснятая из советских газет, отъехала в сторону и, намотавшись на скрытый в желобе стержень, ушла под раму.
На ее месте появилась другая.
Барон, только бритый наголо и слегка постаревший, в халате, стоял на снимке, положив руку на плечо мальчика лет двенадцати – четырнадцати, и тоже в монгольском халате. Позади виднелся какой-то дацан, за ним – вершины гор под снежными шапками.