Повелитель разбитых сердец
Шрифт:
– Наверное, у него было очень много врагов! – смеется Николь.
– Да уж! Бобкинса вся деревня терпеть не могла, потому что он кур трепал почем зря. Единственное, ради чего он мог меня бросить, так это если курицу бесхозную увидит. Ну, или рыжую кошку. Почему-то он считал своим долгом именно рыжих кошек гонять. В конце концов его кто-то пристрелил.
– Как пристрелил?! – не верит Николь.
– Молча. Пес придушил чью-то курицу, ну и хозяева очень рассердились… Конечно, жалко курицу, но… А я до сих пор не верю, что Бобкинс вот так безвозвратно умер. Думаю, вдруг у собак тоже бывают новые воплощения? Вдруг, думаю, Бобкинс возродился? Я его, если честно, в каждой собаке вижу…
Выходит Клоди, маленькая полненькая брюнетка с полуседыми, стильно подстриженными волосами. На ней затейливые ожерелья, браслеты и длинное индийское платье. Выглядит она очень богемно. Оказывается, Клоди заканчивала школу искусствоведения при Лувре! Отсюда пристрастие к рискованно-изысканной бижутерии и платьям-балахонам. Вот тебе и бургундская крестьянка!
Знакомимся и непременно целуемся. Николь принимается рассказывать о родителях, о Шанталь, Мирославе и Лере, о работе, обо мне (но без особенных подробностей) и даже о моем незабвенном Бобкинсе. Кстати, пса Клоди, оказывается, зовут Тедди. Пока Николь болтает с соседкой, я продолжаю неистово гладить совершенно разомлевшего Тедди и оглядываться.
В отличие от заброшенного дома и засохшего сада Брюнов, у Клоди все очень ухоженно. Конечно, она ведь живет здесь постоянно. Газон сияет изумрудной зеленью, розы истомно благоухают (определенно здесь нарушают установки правительства насчет водосбережения!), вообще море цветов. Даже старинная повозка, стоящая посреди дворика вместо беседки, увешана кашпо, в которых пышно цветут герани. Потрясающе красиво все это. У Клоди поразительный вкус!
– У нас тоже есть повозка, – говорит Николь, заметив мой восхищенный взгляд. – Можно сказать, карета. Очень старинная, между прочим. Раньше выглядела, видимо, весьма помпезно, а теперь это, конечно, остатки былой роскоши. Стоит в амбаре, я тебе ее завтра покажу. Мечта антикваров! Жаль, руки ни у кого не доходят заняться наконец этим домом, усадьбу в порядок привести. Родители предпочитают мотаться по миру, да и у нас с Мирославом полно хлопот.
– Ничего, всему свое время, – философски роняет Клоди и приглашает нас в дом. Гостиная с огромным камином (иначе не обогреть эти каменные, мрачноватые дома) уставлена книжными стеллажами. Матово-темное мерцание стекол, репродукции на стенах, букеты лунарии в напольных керамических вазах, роскошные разлапистые кресла, явно перекочевавшие сюда из какого-нибудь дворца… Вот тебе и деревенская глушь!
Мы подсаживаемся к маленькому столику, на котором стоят тарелочки с оливками, орешками, крекерами и миска, доверху полная черной икры. Глазам не верю…
– Я тоже вернулась в наше родовое гнездо, уже вдоволь налетавшись по свету, – продолжает хозяйка. – А теперь даже думать не хочу, чтобы покинуть его. Это все еще придет, Николь, вам еще захочется пожить в Мулене. Знаете, это место очень притягивает людей. Жаль, что вы не застали Труди и Марка: они неделю назад уехали в Рим. Это американцы из Калифорнии, которые купили в Мулене старую гостиницу и перестроили ее, превратив в дом, который называют своим замком. У них вообще удивительная страсть к титулам и всему прочему. Наверное, будь у них достаточно денег, они непременно купили бы замок. А пока собирают по всей округе антиквариат и дружат с местной аристократией. Ведь многие семьи живут здесь веками, родословные насчитывают поколения и поколения. Мои предки, предки Жаклин, да и Николь…
– Жаклин сейчас в Аржентое? Жаль, не повидаемся. Мы сегодня видели Жильбера, – говорит Николь. – Он куда-то уезжал.
– Вот, пожалуйста, – кивает Клоди, наливая нам красного бургундского вина. Настоящего! Как в романах Дюма! Называется, правда, немножко на цыганский лад: «Вон Романэ».
Ах, нет, балда я! Не на цыганский, а на итальянский: романэ – римский, а цыганский – ромалэ.
Быстренько загоняю связанные с цыганами ужасные воспоминания в глубь памяти, пью вино и алчно посматриваю на икру. Интересно, откуда во французской глубинке такое изобилие? Неужели уже не русские, а французы рубают кавьяр ложками?
– Вот, пожалуйста, пример: Жильбер – приезжий, он женился на местной уроженке Жаклин, однако не увез ее к себе, а поселился здесь. Правда, трудно было бы ожидать, чтобы Жаклин согласилась уехать из Мулена на Корсику!
– Жильбер корсиканец? – удивляется Николь. – Надо же, а я не знала.
Я жалею, что проспала встречу с Жильбером и не увидела настоящего корсиканца. Интересно, он похож на Наполеона Бонапарта? Все-таки земляки!
– Жани тоже корсиканка, – говорит Клоди. – Ну, вдова Гийома Феранде, помнишь ее?
– Как вдова? Разве Гийом умер? – ахает Николь. – Да он же был совсем молодой, еще и сорока не исполнилось.
– Да, умер около года назад. Нет, меньше, вру. Сердечный приступ… Делал в доме новый светильник, и вот во время работы… Обиднее всего, что они очень хотели ребенка, никак не могли его зачать, а когда Жани забеременела, бедняга Гийом взял да и умер. Не успел порадоваться. Жани страшно переживала, уехала было на родину, но неделю назад вернулась сюда с месячным малышом. Говорит, что в Мулене чувствует себя гораздо больше дома, чем у родителей. Там трудная жизнь, на Корсике, недаром они беспрестанно бунтуют. Между прочим, я ее тоже сегодня пригласила, она обещала прийти, как только уложит малыша, но он болезненный, бедняжечка, все время плачет…
– Значит, Гийом умер, а у Жани ребенок? – делает очень большие глаза Николь. – А каковы у нее теперь отношения с Жаклин?
Клоди бросает на нее понимающий взгляд:
– Жильбер ведет себя прекрасно. Придраться не к чему!
Что-то я перестала их понимать. Жильбер, Жаклин… им-то какое дело до ребенка Жани?
«А впрочем, что ж тут непонятного? – начинаю соображать я. – Простенький любовный треугольник. То есть, может статься, беспрестанно плачущий младенец Жани – вовсе не отпрыск покойного Гийома, а дитя соседа по имени Жильбер. Понятно, что от этого не может быть в восторге его жена Жаклин…»
Размышляю я об этом, впрочем, весьма вяло, потому что все мое внимание поглощено икрой. Ужасно хочется ее, но неловко брать без приглашения. А Клоди что-то заболталась и забыла о своих обязанностях хозяйки…
– Ох, мон Дье, – спохватывается она наконец. – Попробуйте, прошу вас. Только это не настоящая икра. Это шведская имитация. А внизу масло и тертые крутые яйца. Вот так, берите ложечкой, намазывайте на крекеры…
Ретиво намазываем. Вместо икры какие-то безвкусные скользкие шарики, но яйца с маслом на солененьком крекере едятся только так. Ага, еще одно достижение французской кухни, надо взять на вооружение – простенько и со вкусом!