Повелитель тьмы
Шрифт:
— Он ушел — ответил Мариус. — Уехал на пароме, который доставляет провиант на рассвете.
— Он сказал вам свое имя?
— Он называл себя Ральфом.
— Борода слюды!
— Он — тот? — уточнил Мариус. — Если я бы знал …
— Он сказал, куда он пошел … что-нибудь вообще?
Мариус покачал своей головой. — Он хотел, знать нашли ли мы кого — либо еще на берегу. Когда узнал, что нет, он решил быстро уехать. Сам то я не видел, как он уехал. Принимая продовольствие на берегу, Си, мой фавн, видел, как он сел на паром.
Гидеон расправил свои крылья. — Мне пора уходить — сказал он. —
— Рианнон … она названа в честь сильной богини знаний. Она похожа на нее?
— Если бы я знал? Я не являюсь поклонником легенд о Потустороннем божестве. Она слишком привлекательна, и у меня вряд ли получиться прятать ее в той пещере, тем не менее, Слюда, могла бы простить меня, если я попрошу разрешения остаться ей здесь.
— Так спрячь ее! — трубил Мариус.
— Это легче сказать, чем сделать, старый друг — ответил Гидеон. Мариус привык брать, что хотел, и держать, то, что он взял. Бог Леса не сможет понять совесть. Он был Богом Изобилия, существом земли и всей ее щедрости, повелителем лесных нимф, опекуном Древних, он был сам себе хозяин.
За ним не следили наблюдатели, не контролировали его каждое движение. Он был правителем своих владений.
— Это только вопрос времени, наблюдатели обязательно обнаружат ее — продолжал Гидеон.
Это совсем другое, Мариус. Я такого никогда не испытывал, с тех самых пор, как Боги прокляли меня вместе с совестью. Будет лучше, если она уедет сейчас, прежде чем это перерастет … в нечто большее, я не перенесу, если проиграю.
— Женщины! Проклятие богов!
Гидеон улыбнулся. — Вы так говорите, потому что еще не встретили свою родственную душу — ответил он.
— Возможно и так, согласился кентавр, но я знаю одну вещь, мой сексуально озабоченный друг, если я кого — либо и встречу, то не позволю ей уйти, и меньше всего из-за совести.
Глава 7
Рианнон приняла горячую ванну и смыла все следы от прогулки. Она аккуратно сложила свое темно-красное шелковое домотканое платье и повесила на спинку искривленной скамьи в выбранной ей палате. Было уже поздно, и Гидеон еще не вернулся. Она не видела причины, чтобы спать в прекрасном платье, так как в ее распоряжении было много другой одежды. Вместо этого она выбрала тонкую шелковую ночную сорочку из газа, которую нашла в платяном шкафу, такую прекрасную, как будто тутовые шелкопряды пряли ее, даже мурашки побежали по коже оттого, что она будет в ней спать.
Вскоре она задремала. Сначала, она спала глубоко и спокойно, единственное, что тревожило ее сон, это нарушенное условие Гидеона.
Сон был внушающими страх, пугающими видениями. Странно, она не могла разобрать то, что происходило в них, только ноющие чувство от плохого предзнаменования и неловкости, которая всегда идет с чувством вины. То, что беспокоило ее в ее снах, заговорило.
Слабый свет от свечей в фонарях, висевших на цепях около кровати, почти догорели, освещая ее лицо ярким золотистым оттенком. Она не погасила их. Все было нормально, пока полумрак не отбросил тень на ее тело.
Рианнон открыла глаза и увидела Гидеона, стоящего над ней и пристально глядящего вниз, его крылья были наполовину развернуты.
Как он был красив в мягком золотистом свете, который играл в его серебристо-белых перьях и гладкой коже угря, темных волосах, причесанных ветром, его широких бровях и мочках ушей.
— Я не хотел будить вас — сказал он. — Я вижу, что вы купались снова.
Рианнон потянулась, словно кошка и села вертикально.
В его поведении не было даже намека на гнев, хотя она не была в этом так уверенна. Ее загадочный хозяин был столь переменчив словно ветер, и без сомнения, мог быть очень опасным. Она даже затаила дыхание, пока не перестала наблюдать за ним. Он был возбужден, но это никогда не вызывало гнев. Он всегда возбуждался.
— Который сейчас час? — спросила она его.
— Почти полночь — ответил он. Я подготовил для нас немного еды в моей палате.
Поскольку я сказал, что не принимаю здесь гостей, и мои собственные комнаты более … удобны для меня. Вы присоединитесь ко мне?
Рианнон спустила ноги с кровати и потянулась к платью, намериваясь надеть его поверх ночной сорочки, которая была столь тонкой как лучи лунного света.
Его рука быстро перехватила ее.
— Оставьте его — сказал он. Это платье не защитит вас от меня. Я уже знаю, что скрывается под ним. Рианнон заколебалась. Пойдемте — настаивал он.
Мы должны поговорить.
Сердце Рианнон быстро забилось в ее груди. Он мог видеть, что скрывала тонкая шелковая ткань, которая едва прикрывала ее очарование? Он должно быть способен на это. С явным, удовольствием его взгляд остановился на ее возвышающейся груди и желтовато-коричневых сосках, напрягшихся под тканью.
Она боялась разговора, по прибытию. Действительно ли это было хорошим знаком, что он не приехал, не ворвался в ее палату, ревущий как лев, потому что поймал ее? Или он имел в виду другое наказание? Она не могла сказать, гладя на него. Его темные, серебристые глаза были застланы желанием, пристально глядящие вниз на нее, и возбуждение усилило его мужскую сущность. Она была повсюду даже в ближайших границах пещеры. Она могла чувствовать почти, видеть — тепло его тела, слегка колеблющееся сквозь воздух вокруг нее, и в руководящем давлении его массивной руки на ее маленькой спине, так как они повернули за угол, который привел к его палате.
Да. Ее догадки оказались правильными. Она сразу узнала комнату, с ее странно вырезанным альковом. Теперь она могла осмотреться, все было спроектировано так, чтобы приспособить его массивные крылья. Затем был поднят стул, как тот в приемной рядом с бассейном. Эти вещи почти не нуждались в объяснении теперь, хотя она спросит его все равно.
Он украсил стол изящной вышитой белой скатертью, сервировал тонким фарфором и серебром. Еды было много, хоть и простой, состояла из удивительно ароматного супа, рыбы, на которую незаконно охотятся, и огуречной чатни (индийская приправа), ароматного зеленого овоща, незнакомого ей и напоминающий морские водоросли. Был также шар из жареных слив с пляжа и кувшин меда, у которого был сладкий и пряный аромат. Жестом он пригласил ее присесть, затем обслужил их обоих, разложив еду в тарелки, и сел в поднятом стуле, установленным на подъеме, около высокой ножки стола.