Поверить Кассандре
Шрифт:
– Павел Андреич, глядите! Вон муж Веры Ивановны, Семен Васильич! – вновь не пожелала слушать Оленька. – Но, постойте-ка, что это с ним?! Зачем он с собой такое сделал?!
Девушка указала на весьма странного пожилого господина, одного взгляда на которого оказалось достаточно, чтобы понять: господин зачем-то намеренно скрывает свою личность. Мужицкий полушубок, старый треух и, при том, холёные бакенбарды, какие приличествуют одним генералам… Подобного рода бакенбарды иногда встречаются и у лакеев, но походка… Нет, такой походки у лакея быть не может, а вот у генерала – со всей очевидностью! Ряженый поминутно оглядывался
Быстро сообразив, что такое перевоплощение – неспроста, молодой человек невольно замедлил шаг, а Оленька, крепко схватив его за руку, прошептала:
– Давайте проследим за Семёном Васильевичем, ведь интересно же!
– Но нас хватятся… – вымолвил Павел неуверенно, прекрасно уже понимая, что ни в чём и никогда не сможет отказать своей спутнице, стоит той лишь высказать просьбу таким, как сейчас, тоном…
– А-а, будь что будет!– воскликнул юноша. – За ним!
Ольга с радостью захлопала в ладоши. Им удалось незамеченными проследовать за Семёновым до трамвайной остановки. Судя по всему, ряженый старик зачем-то собрался на Васильевский остров.
– Быстрее за угол! – воскликнула Оленька, увлекая за собой спутника, и вовремя: буквально через мгновение Семёнов начал нервно оглядываться. Оставайся молодые люди на открытом месте, их неминуемо бы заметили.
Подошёл трамвай седьмого маршрута, но ряженый его пропустил, зато лихо вскочил на заднюю площадку подкатившего почти сразу за тем номера пять.
– Никогда бы не подумала, что господин камергер станет кататься в трамвае, ведь он, как и дядя Серж, всегда предпочитал экипажи…
– Действительно, это неправильно, когда старость выбирает транспорт будущего, а молодость вынуждена довольствоваться архаичными средствами передвижения, – вздохнул Циммер и, взмахом руки подозвал мёрзнущего неподалеку «ваньку». Тот немедленно прекратил с лютой злобой смотреть вслед уходящему трамваю – похитителю пассажиров, и радостно взмахнул кнутом.
– Следуй за пятым номером! – усевшись, приказал Павел.
Радость извозчика оказалось короткой, ибо толковой поездки не получилось – лишь только минули Николаевский мост, как седоки пожелали выйти. А что им ещё оставалось делать, если тот, за кем шла слежка, проехал на трамвае всего одну остановку? Извозчик отбыл, бранясь на весь белый свет, а Павел с Ольгой продолжили своё развлечение.
Камергер, не останавливаясь, прошёл мимо Морского корпуса и двинулся вдоль пустынной Николаевской набережной. Чтобы их не заметили, преследователям пришлось сильно отстать. По этой причине они прозевали, как и куда исчез Семёнов. Только что был человек, шёл у самого парапета, и вдруг его не стало.
– Он в прорубь кинулся! – выкрикнул догадку Циммер, устремляясь вперёд. – Скорее, может, ещё спасём!
Удивительно, но насколько хватало взгляда, во льду не наблюдалось ни единой проруби, ни единой полыньи. Павел с Ольгой остановились в растерянности: так не бывает, чтобы люди посреди белого дня исчезали на глазах!
Дверцу в парапете набережной первой высмотрела востроглазая Оленька.
– Вон куда Семён Васильевич зашёл! – вскричала она обрадовано.
Павел подбежал и осмотрел дверку. Низкая, железная… интересно, для каких целей она служит?
– А, это для мастерового люда, который сточные канавы чистит! – произнёс он вслух, и потянул на себя ручку. Не издав ни звука, дверь легко подалась вовнутрь. За ней открылся темный проход вниз. Где-то очень глубоко метался тревожный свет – будто от фонаря или свечи…
– Давайте не пойдём туда, Павел Андреевич, – прошептала Оленька. – Мне страшно.
– Не пойдем, – согласился Циммер. – Но страх тут ни при чём – под ноги посветить нечем, а в темноте мы рискуем расшибиться. Эх, кабы знать, что он понадобится, прихватил бы свой карманный фонарик системы Конрада Хьюберта...
– Что же нам теперь делать? – Ольга смотрела в растерянности. – Так и вернёмся, не проникнув в тайну? И ещё, следует ли кому-нибудь говорить об этом?
– Ну, я не думаю, что эта тайна столь велика и требует серьёзного разбирательства, – задумчиво произнёс Павел. – Скорее всего, какая-нибудь малоинтересная безделица, имеющая самое пустяковое объяснение. А вот наше поведение непростительно… Рассказав кому-то, мы выдадим себя с головой.
– Вы правы! – топнула ногой Ольга. – Мы сегодня непростительно легкомысленны. Давайте же вернёмся немедленно.
– Полагаю, для собственного спокойствия нам лучше обо всем увиденном забыть, – предложил молодой человек.
…Возвращение Павла и Ольги после такого насыщенного событиями дня, конечно же, не прошло незамеченным. Мария Ипполитовна сделала обоим самое серьезное внушение, которое парочка выслушала со всем возможным почтением и смирением. А дальше Оленька начала убеждать любимую тётушку ни о чём не говорить Сергею Ефимовичу. О чудо, о, самая лучшая на свете тётушка! Она пообещала!!! Что касается господина Щербатского, то он, благополучно проспав весь день, вышел из комнаты лишь к ужину. Разумеется, профессор остался в совершенном неведении относительно поездки молодой пары.
Вот как случилось, что глава семьи, вернувшись со службы, так ничегошеньки не узнал. Впрочем, его интересовало только возможное нападение террористов, а те, как назло, ответного интереса не проявляли.
Ближе к ночи, едва войдя в свою комнату, Ольга без сил рухнула в кресло и, обхватив руками коленки, всерьез задумалась.
«А, всё-таки, интересно, что находится за той дверью, куда вошёл Семен Васильевич? Как забавно они с Павлом следовали за ним почти по пятам, зная о том, что человек, как рыбка на крючке – вроде, идет самостоятельно, но никуда от тебя не денется! Да, вот еще вопрос: а может, всё-таки следует рассказать тётушке Мари об этом маленьком приключении? Нет, наверное, Павел Андреевич прав – разумнее промолчать и не соваться не в своё дело. Но что, если тут замешана женщина?! Впрочем, нет – Семен Васильевич такой старый, седой, и у него такая обаятельная жена…»
Ольга начала готовиться ко сну: распустив длинную темно-каштановую косу, она стала тщательно расчесывать свои густые, идеально прямые волосы. Затем, переодевшись в белую, до пола, расшитую мережкой рубаху, быстро нырнула под одеяло и, уже засыпая, наконец, решила: «Нет, все-таки, скажу… А Павлуша очень славный и, по-моему, я ему по-настоящему нравлюсь, иначе зачем эти роскошные розы, ведь он небогат… И взгляд, такой смущенный и робкий, из-под длинных-длинных ресниц…»
Глава 4