Повесть о детстве
Шрифт:
СВОБОДА
На другой день, рано утром, к дедушке прибежал посыльный из хедера.
— Идите скорее,— сказал он, тяжело дыша,— ребе Иоселе вас со вчера ждёт!
— Ну, если он ждёт со вчера, так подождёт ещё час,— спокойно ответил дедушка и сел нить чай.
— Нет, господин Гольдшг, вы идите скорее,— не унимался посыльный...
— Что там, горит, что ли? — вмешалась бабушка.— Сёма, а ну-ка, скажи, что ты там наделал?
— Ничего я не наделал! — хмуро огрызпулся Сёма.— Пусть он не лезет!
— Кто это «он», хотела бы я зпать?
— Ну, что ты хочешь от ребёнка? — быстро сказал дедушка.— Оставь его. Я сам всё узнаю.
— Ой,— вздохнула бабушка,— что-то там не так. Я по его глазам вижу, что там что-то не так.
— Будет вам гадать! — закричал Сёма.
— Сёма, что ты делаешь? — Дедушка строго нахмурил брови и оттолкнул недопитый стакан.— Что ты делаешь? Разве можно кричать на бабушку? Она только и думает, чтоб из тебя вышел человек, она недосыпает и недоедает, чтобы тебя учить, а ты кричишь... Твой папа никогда не кричал на бабушку, даже когда он был прав!
Дедушка замолчал, быстро надел пиджак и, пригладив щёткой редкие волосы, вышел с посыльным на улицу.
— Ну, вот видишь,— укоризненно сказала бабушка,— даже дедушка на тебя рассердился. А если б ты слушал старших...
— Слушать старших и плевать на товарищей, да? Сегодня я заплюю Пейсю, а завтра мне нахаркают в лицо! Этому вы меня учите? Да? Так, может быть, велел мой папа? Да? Может быть, он просил, чтоб на меня плевали? Да?
Сёма взволновался, обида теснила его грудь, хотелось плакать...
Бабушка удивлённо взглянула на него:
— Ша! Я уже ничего не сказала. Ша! Пусть будет тихо...— и, бросив на плечо серое полотенце, начала молча вытирать стаканы.
* * *
— Что скажет ребе Иоселе? — вежливо спросил дедушка.
Учитель молча взглянул на него, потом, взяв в руки какой-то листок, потряс им в воздухе и закричал:
— Когда люди не хотят, что я могу с ними сделать?
— Чего не хотят?
Ребе подвинул стул и присел поближе к дедушке:
— Будем говорить откровенно. Я же знаю вас не первый год. Мне кажется, что, когда у человека есть всего-навсего один впук, можно найти время посмотреть за ним. Мне кажется, что когда этот один внук начинает лезть на голову, так берут снимают ему штаны и накладывают внуку столько, сколько ои стоит. Мне кажется,— неутомимо продолжает ребе,— что, когда бьют, извините, по заднице, лезет в голову. Мне кажется...
Дедушка встал и сухо сказал, не глядя на ребе:
— Я пришёл не затем, чтоб узнать, что вам кажется. Для этого у меня нет лишнего времени. Что вы хотите?
Учитель опять взял в руки листок и обидчиво произнёс:
— Конечно, что бы ни случилось, я во всём кругом виноват.
За вашего Сёмку, оказывается, тоже я виноват. Это же не ребёнок, а...— он остановился, подыскивая нужное слово,— а стачечник какой-то. Он мне всех детей перепортил, он их чёрт знает чему учит!
— Чему? — спросил дедушка.
— Что я вам буду говорить! Если б это касалось только меня, так я бы ещё помучился с ним. Но вот пишут...— Он снизил голос до шёпота: — Господин Гозман пишет — «дурное влияние»! Вы ж понимаете: к вам всё время имели снисхождение, если сажали рядом с сыном Гозмана или Магазаника вашего Сёмку. Мы же хорошо помним, где его папа, и если теперь вы заберёте Сёмку, так уверяю — будет лучше для вас! Шлема тоже забрал своего Пейсто. Я бы с удовольствием, но нельзя же, чтоб из-за двух портилось ещё тридцать. Мне кажется...
— Вам не кажется, что вы старый дурак? — закричал дедушка.— Он ещё смеет меня учить! Он ещё смеет ругать мальчика! Тьфу! Чёрный сон на твою голову! — И, хлопнув дверью, дедушка выскочил на улицу.
* * *
Каждую минуту выбегал Сёма за ворота, смотрел во все стороны с тревогой и нетерпением, ожидая возвращения дедушки. Но старик пришёл лишь к обеду. Сбросив пиджак, он медленно скрутил папироску и прошёл на кухню к бабушке. Они говорили шёпотом, но Сёма знал, что говорят о нём. Он приготовился выслушать строгие слова дедушки и даже готов был просить прощения. Если хорошо подумать, то внуку совсем не обязательно поднимать голос на бабушку. Но дедушка вышел из кухни улыбаясь; бабушка, вытирая руки о фартук, быстро шла за ним:
— И что же ты не мог всё это сказать тихо? Спичка!
— Нет,— отвечает дедушка,— я уже ему вывалил всё, что у меня было на сердце...
Дедушка снимает брюки, аккуратно складывает их и, откинув одеяло, ложится в постель.
— Сёма,— говорит он,— возьми там на столе табак и иди сюда.
Скрутив папироску, Сёма подаёт её дедушке:
— На, кури.
— Этому ты как раз мог бы не учиться. Ну, слушай, внук, если я на тебя не кричу, это не значит, что ты прав. Ты бы мог вести себя лучше! Одним словом, придётся тебя забрать из хедера. Что ты прыгаешь? Ты думаешь, я тебе позволю бегать по
улицам? Конечно, раз ты дома, бабушке должно стать легче. Но книг ты выпускать из рук не должен! Маленьких детей нет, никто тебе не мешает — сиди читай хоть целый день. Понял?
Сёма не верит своим ушам. Свобода! Значит, не надо идти в хедер, не надо смотреть в рот Иоселе, не надо крутить голову с фараонами. Как жаль, что этот Моисей пропадает где-то и приходит только поспать. Теперь у Сёмы есть время и он мог бы затеять что-нибудь с сыном Лазаря.
— Дедушка,—говорит торжественно Сёма,— будь спокоен! Я всем покажу, что такое Старый Нос. Я даже деньги зарабатывать буду!
— Деньги...— вздыхает дедушка, думая о чём-то другом.— Деньги — хорошая вещь...
Сёма выбегает во двор. Может быть, он будет строить голубятню. Может быть, нарежет камышей на реке и продаст. Может быть, откроет торговлю сельтерской. Он же свободный человек. Боже мой, хочет — что хочет!
МОНЕТА
Бабушка вытирает пыль. Что бы у человека ни было на душе, комната тут ни при чём. В комнате должно быть чисто.
Старик ходит где-то там по базару, еле ноги тащит. Выходит он что-нибудь — никто не знает. Так пусть хоть ему будет приятно войти в дом: всё на своём месте, зеркало блестит, самовар блестит," кровать блестит. А посмотрели бы, какой кухонный столик у бабушки! Другая неряха напихала бы тряпок, развела тараканов, а здесь и кухонный столик — просто что-нибудь особенное. За этот столик можно губернатора посадить.