Повесть о детстве
Шрифт:
— Очень нравится,— откровенно признался Сёма.— Завтра тоже будем?
— И завтра и послезавтра.
— А послепослезавтра?
— Дела найдутся... Ну, держи свою долю.
Прислушиваясь к звону медяков в кармане, Сёма счастливо
улыбался. Ну, если два дня — так два дня. И то пригодится!
— Слушай, дядя Моисей, у тебя нельзя немного бумаги забрать?
— Забрать? Зачем забрать? — Моисей остановился и удивлённо посмотрел на Сёму.
— Совсем мало. Какой-нибудь пустяк. Я сегодня могу устроить замечательное дело. Ты понимаешь, Пейся из моего товара будет делать змеи и менять их, а то, что выменяет,— пополам. Ты понимаешь, какое дело, дядя Моисей? Дай бумаги!
Но дядя Моисей ничего не ответил. Всю дорогу он шёл молча.
«Я не понимаю,— рассуждал Сёма,— что случилось? Подумаешь — попросил несколько дрянненьких листков! Я могу ему заплатить, сколько они стоят».
РАССКАЗЫ МОИСЕЯ
Моисей заговорил только дома. Поставив на пол пустой ящик, он вынул горсточку монет и протянул её Сёме.
— Мы уже в расчёте? — удивлённо сказал Сёма.
— Нет,— ответил Моисей и улыбнулся.— Так тебе нужно несколько листков?
— Штук десять, не больше.
— И что будет?
— О! — с жаром воскликнул Сёма.— Будут замечательные змеи! Мы их обменяем в два счёта.
— Так...— задумчиво сказал Моисей.— А с кем бы вы делали это дело?
— С кем? С сыном Лурии, с сыном ребе. Мало ли с кем!
Старый Нос с любопытством остановился. Что он хочет,
Моисей? Разве Сёма опоздал, разве Сёма не принёс вовремя его жалкий свёрточек?
Моисей продолжал загадочно улыбаться:
— Ну, садись и слушай внимательно. К кому попали бы эти змеи? К сыну Лурии. Так. К сыну околоточного. Так. К сыну ребе. Так... Ну, довольно. Слушай, что могло быть. Ребе Иоселе увидел змей и прочёл, что на нём написано. Ничего хорошего там не сказано ни о нём, ни о раввине, ни о царе. Тогда твой ребе берёт змей и идёт к околоточному. Околоточный берёт змей своего сына и спрашивает: не то ли самое написано в нём?
— Потом?
— Потом зовут детей и лупят их каждый по-своему. Дети говорят, что змеи выменяли у Пейси. Зовут Пейсго. Пейся говорит, что он тут ни при чём — бумажки дал Сёма. А чей Сёма сын? Сын каторжника. Приглашают Сёму и спрашивают, где он взял эти листочки. Сёма отвечает: листочки дал Моисей. Потом приходят сюда гости и отправляют дядю Моисея на поправку, потому что он похудел и ему вреден здешний климат.
— И куда бы тебя отправили? — испуганно спрашивает Сёма.
— Если бы меня не отправили на свиданье с покойной мамой, то меня бы загнали в какую-нибудь Пинчугу. Прошлый раз я жил в деревне Погорюй, а теперь бы меня сунули в деревню Покукуй.
Сёма встал и, тяжело вздохнув, сказал:
— Ну, не надо мне твоих листочков даже...— он остановился,— даже даром.
— Я думаю, что ты научишься ими пользоваться, Старый Нос,— весело сказал Моисей.— Ну, рассуди сам, зачем на небе эти листочки? Там они ни к чему. А здесь — другое дело. Сначала листочки сыплются, а потом дерево падает! Понял?
— Как раз это, дядя Моисей, нет, — застенчиво говорит Сёма,— но остальное всё понял. Теперь если б меня спросили, чьи листочки, я бы...
— Что — ты бы?
— Я бы молчал.
— А тебе — раз по зубам!
— А я ни слова,
— А тебе — два по зубам!
— А я ни слова.
— А тебя головой об стенку!
— А я ни слова.
— О, в тебе, кажется, есть кусочек от твоего папы! — смеётся Моисей и ласково обнимает Сёму.
* * *
Дедушка приходит со службы и застаёт их в горячем споре. Молча присаживается он к столу и слушает.
— Ну, что ты не понимаешь? — говорит Моисей.— Я, конечно, попал в тюрьму. Ты думаешь, я был намного старше тебя? Тюрьма — это такая штука: принимают молодых, выпускают старых. Посидел я там полтора года, и захотелось мне на улицу. И я сумел сделать дело. Год я дышал чистым воздухом, но жандармы услышали мой запах, и я опять очутился в тюрьме. Это была пересыльная тюрьма со всеми удобствами и видом на море. Там я познакомился с твоим папой. Он всё время торопился знать, что будет завтра.
— Я вижу, что у Сёмы нашёлся воспитатель,—вступает в разговор дедушка.— Ты ему не можешь рассказать что-нибудь веселее?
— Почему нет? Вы не думайте, что Старый Нос ничего не смыслит. В нём есть хороший кусочек от его папы.
Дедушка смеётся:
— Сёма, ты слышишь, что он говорит? Не дай бог, если к папиному кусочку прибавится ещё кусочек от Моисея. Бабушке опять придётся иметь дело с передачами.
— Ну, этим ещё не пахнет,— успокаивающе сказал Моисей.— А как ваша служба? Есть на хлеб с маслом?
— Ай, служба...— Дедушка машет рукой,— Лучше встретить волчицу, потерявшую детей, чем дурака, нашедшего деньги!
— Кто же этот дурак?
— Не дурак, а дураки,— поправляется дедушка.— Первый —. это мой хозяин, второй — его компаньон, а третий, самый большой,— это я. Служащий глупцу сам глупеет. Я от них ухожу!
Бабушка стелит скатерть и важно расставляет тарелки:
— Кончайте уже говорить — ужин на столе.
С каким вкусом бабушка произносит эти слова: «Ужин на столе», с каким удовольствием она их выговаривает,— честное слово, стоит специально прийти послушать!..
МОИСЕЙ «ПОМОГАЕТ» ПОЛИЦЕЙСКОМУ
— А ну-ка, повернись сюда. Подними руку!.. Опять у тебя дырка в рукаве. Не понимаю,— смеётся дедушка,— каждые три-четыре года шьём тебе новый костюм, и всё не хватает!
— Разве это дырка? — возражает Сёма.— Это ерунда. Вот это дырка, я понимаю! — И он с важностью показывает рваный башмак.
— Ничего,— утешает Сому дедушка,— иногда люди носят дорогие штиблеты, но далеко не идут.
— Ну, мой папа уже далеко пошёл.
— Твой папа, Сёма, особенный человек. Хотя он мой сын, я могу это сказать.
— Особенный... Что ж в нём особенного?
— У папы, Сёма, такое сердце, что на четверых хватит.
— А на какие деньги теперь будем ему посылки слать? Службы уже нет, дедушка!
Но дедушка, видно, не намерен продолжать этот разговор; ущипнув Сёму за щёку, он ударяет ногой об пол и неожиданно запевает:
Иа высокой горе, В зелёной траве, Стоят двое немцев С длинными кнутами, Оц моц, коценю, С длинными кнутами!
Знаешь ты эту песню? — спрашивает дедушка.
— Нет, не знаю.