Повесть о двух кораблях
Шрифт:
Глаза командира корабля остановились на Калугине, стоящем позади старпома.
— А хорошо, что вы здесь, товарищ капитан. Идете с нами в поход?
— Конечно, идет, — быстро сказал Снегирев. — Наши журналисты от таких походов не отказываются.
Он говорил с веселой безапелляционностью, но Калугин видел, как вопросительно обращены к нему живые круглые глаза Снегирева. Ларионов тоже глядел вопросительно.
— Конечно, иду! — твердо сказал Калугин. Он ответил почти невольно, не мог ответить иначе. Не мог уйти с корабля, от боевой операции, от этих
— В таком случае прошу ко мне в салон, — сказал Ларионов. — Фаддей Фомич, живо скомандуйте и ко мне. Есть разговор.
Они поднялись в каюту командира. Расстегнув на ходу шинель, Ларионов накинул ее на вешалку, снял фуражку, машинальным движением пригладил волосы.
Почти тотчас в каюту вошел Бубекин.
— Старпом, как готовность боевых частей?
— Артиллерия, штурманская часть, торпеды, связь к бою готовы, — сказал Бубекин. — Турбинисты кончают предупредительный ремонт, уложатся минут в сорок. Разрешите вызвать инженер-капитан-лейтенанта Тоидзе?
— Вызови, Фаддей Фомич! — не отрываясь от бумаг, сказал Ларионов.
Бубекин снял телефонную трубку.
— Пост энергетики? Говорит старший помощник. Попросите командира БЧ зайти к капитан-лейтенанту...
— Сейчас выходим в море, — быстро заговорил Ларионов. — Получено точное сообщение нашей разведки: тяжелый крейсер «Геринг» вышел из Альтен-фиорда, движется курсом на ост. Я иду один, другие корабли нельзя снять с поддержки флангов армии. Но у меня рандеву с английскими кораблями, есть договоренность штаба с их штабом о совместной операции. Будем вместе ловить «Геринга». С нами опять идет их офицер связи.
— Мистер Гарвей?
— Так точно, — сказал, закуривая, Ларионов.
В дверь постучали. Ираклий Тоидзе, по-прежнему в старом рабочем кителе, вытянулся в дверях, смахивая пот с лица.
— Заходи, Ираклий, — сказал Ларионов. — Что у тебя там с турбинами?
— С турбинами в первой машине был кое-какой непорядок. — Тоидзе вынул носовой платок, тщательно вытер пот с лица, потом покосился на китель. — Сам сейчас к турбинистам слазил. Кончают ремонт минут через двадцать...
— Значит, можно ходить на любых скоростях?
— Можно ходить на любых скоростях. — Тоидзе вновь покосился на свой китель, — Извините за состояние одежды, товарищ капитан-лейтенант. Не успел сменить.
— В котельных как?
— В котельных все в порядке, Владимир Михайлович.
Командир прошелся по каюте.
— Смотрите, идем в трудный поход. Нужно — проси отсрочки сейчас. Лучше тебе сейчас полчаса дам, чем в океане потерять скорость.
— Мне не полчаса, мне две недели на планово-предупредительный ремонт нужно, — веско сказал Тоидзе. — Сколько раз в шторм ходили, пережигали котлы. Трубка не спросит, когда ей лопнуть.
— А сейчас отвечаете за выход?
— Отвечаю за выход.
— Хорошо, — сказал Ларионов. — Свободны, Ираклий.
Тоидзе торопливо шагнул из каюты.
— Старпом, — сказал капитан-лейтенант, — только получишь доклад о готовности машин, играй аврал.
— Разрешите быть свободным? —
— Свободны... Ты, Степан Степанович, — повернулся Ларионов к Снегиреву, — только отойдем от стенки, пройди к народу, поговори по душам, чтоб каждый отдал все, что может, и еще в два раза больше. Разъясни смысл операции.
— Будет сделано, Владимир Михайлович! — сказал, выходя, Снегирев.
Командир и Калугин остались вдвоем.
Ларионов стоял посреди каюты, уже не спокойно уверенный, как только что, а беспокойный, озабоченный, колючий.
Нервным движением, не так, как в присутствии подчиненных, он вынул сигарету, вдруг скомкал в пальцах, бросил на ковер. Прошагал по салону, нагнулся, подобрал сигарету, положил в пепельницу. Потом быстро скинул китель, брюки, снял с вешалки меховой комбинезон, из нижнего ящика шкафа достал пимы и шерстяные чулки. Вот он задумчиво нахмурился. Натянув меховые брюки, застыл с пимами в руках.
— Корабль к походу и к бою изготовить! Баковые на бак, баковые на бак! — раздался в рупоре громкоговорителя размеренный, настойчивый голос. Голос, расходящийся по всем боевым постам. И тут же дробные, настойчивые звонки: три коротких и длинный, три коротких и длинный. Колокол громкого боя. И тотчас стремительный топот ног по стали над головой, грохот металла снаружи.
«Нужно тотчас же включиться в работу», — думал Калугин. Все в нем трепетало от каких-то сильных, захватывающих, горячих чувств. Снова в поход, в такой необычайный, рискованный, трудный поход! «Теперь нужно отдать им все, что могу! Все, что могу, и еще в два раза больше, — так сказал Ларионов. С чего начать работу? Я сделаю радиогазету... чтобы отмечать лучших людей, чтобы в ней были стихи, заметки с боевых постов. Нужно посоветоваться со Снегиревым».
Командир корабля задумчиво и быстро одевался. «Сейчас не время заговаривать с ним об Ольге Петровне... Но я дал ей слово, она взяла с меня слово, что при первой возможности расскажу ему все».
— Владимир Михайлович, — сказал Калугин. Ларионов резко повернулся к нему. — У меня к вам поручение от Ольги Петровны. Она просит у вас прощения за те свои подозрения...
— Да? — сказал Ларионов, внимательно глядя на него.
— Она продумала все, говорила с подводниками... Она понимает теперь, что вы только выполнили свой долг, не могли поступить иначе...
Ларионов слушал неподвижно. Из-под сдвинутых бровей блеснул на Калугина голубой свет его впалых глаз. Потом капитан-лейтенант стал снова одеваться, натянул через голову толстый шерстяной свитер.
Его гладко причесанные волосы взъерошились, лицо стало очень молодым, залилось румянцем, вдруг приобрело задорное, почти мальчишеское выражение.
— Благодарю, — глядя в сторону, отрывисто сказал Ларионов. — А знаете, хорошо бы наладить в походе радиогазету. Боевую радиогазету. Передавать последние новости, заметки или там стишки о лучших людях. И непременно юмор, смеха, задора побольше! Продумайте-ка это с замполитом, Николай Александрович!