Повесть о двух кораблях

Панов Николай Николаевич

— Так точно, понятно, — сказал лейтенант Лузгин. Они стояли почти рядом в густой, черной, морозной тишине. «Осторожность и расчет, только расчет и холодная осторожность — вот он весь капитан-лейтенант!» — думал с неприязнью Лузгин. Это ему было не по душе. Он недавно приехал на флот, ему хотелось ярких подвигов, хотелось видеть горящие, падающие в море самолеты, пылающие вражеские корабли...

— Стой! Кто идет? — спросил часовой у трапа.

— Свои. Филиппов, Афонин, Зайцев, — ответил торопливый голос Зайцева. Трое сбежали по сходням, бросились к своим боевым постам.

Они просидели с Москаленко все время тревоги, не видели осветительных ракет над крышами базы. А потом бежали на корабль в полной темноте, в неизвестности, в тревоге: не случилось ли чего-нибудь с «Громовым»?

Афонин прошел на мостик,

стал на свой наблюдательный пункт.

— И не разу не ударили по гадам? — сказал Афонин с болью и обидой в голосе, стирая с Лица пот. — Подбить бы пару самолетов, заказать им летать сюда. Почему не стреляли?

— А ты не понимаешь почему? — услышал он рассудительный голос Гордеева. — Недолго горели ракеты, не над самой базой. А открой мы стрельбу — запеленговали бы нас по вспышкам. Теперь понятно тебе это дело?

ГЛАВА ПЯТАЯ

Скалы, ущелья, ледники... Неустанные белые вихри крутятся над обрывами черных, отшлифованных ветром вершин. В ущельях лежат снега, тянутся пологие подъемы и скаты. И снова сопка огромными ступенями устремляется в туманное облачное небо, и снова блестят ледники, как широкие, взметнувшиеся к небу реки.

А внизу глухой рев океана, вспененная дикая вода, штормовые туманные дали, неустанный прибой бешеного Баренцева моря.

И опять сопки, как снеговые миражи, уходящие вдаль, громоздящиеся друг за другом, озаренные артиллерийским и ракетным огнем.

Кольский полуостров, хребет Муста-Тунтури, Рыбачий и Средний — линия Заполярного фронта.

Сюда в первые часы войны двинулись из Скандинавии фашистские горно-егерские части. Они карабкались по скалам, прокладывали в сопках дороги, спускались с парашютами, поддерживаемые бомбежками воздушных армий. Тренированные в баварских и австрийских Альпах, одним броском захватившие Крит, оккупировавшие норвежские порты, несущие на рукавах черные свастики и на кепи — желтые цветы эдельвейса. Гордящиеся медалями за взятие Нарвика и Крита.

Жестокие, тяжелодумные, выносливые парни, привыкшие повиноваться, привыкшие легко побеждать, они приучились презирать врага, они легко били французов, норвежцев, англичан.

Им дали приказ: форсировать полярные горы, занять Мурманск, захватить базы Северного флота, одним ударом кончить войну в Заполярье.

И они уверенно двинулись вперед, прошли несколько миль и сшиблись с советскими войсками — надменные фашистские головорезы. Их подымали в психические атаки. Они шли во весь рост, сомкнутым строем, с автоматами, прижатыми к животам. Шли в зеленеющих теплых долинах, под солнцем короткого полярного лета.

Но наступило то, чего еще ни разу не испытывали они за все месяцы фантастически легкой войны в Европе и в африканских пустынях. Их отбросили назад. Одна долина, усеянная их телами, так и стала с тех пор называться Долиной смерти.

Их отбросили назад, и они стали окапываться на горных вершинах, строить долговременные укрепления, готовиться к жестокой полярной зиме. И они сидят там месяц за месяцем, забившись в гранит, прикрытые накатами бревен, минными полями, рядами колючей проволоки под высоким напряжением...

Высота Черный Шлем. Когда Калугин ездил к разведчикам на передовую, он видел издали эту высоту: гранитную, повитую туманами сопку, с вершиной, закрытой облаками. Ее назвали Черным Шлемом потому, что весь снег зимой, всю зелень летом с нее сорвали залпы батарей, от разрывов снарядов закоптились и почернели ее отвесные склоны.

И вот теперь идет новый штурм этой высоты. Решающий, беспощадный штурм. Высота Черный Шлем — вот сейчас цель для ударов советской пехоты и корабельной артиллерии...

Калугин читал корреспонденцию Кисина. Пахнущие свежей типографской краской строки на развернутом газетном листе:

СЛАВА МОРСКОЙ ПЕХОТЕ!

Третьи сутки над занесенными снегом сопками, в ясные, короткие дни и в лунные вьюжные ночи полыхают зарева от минометных и артиллерийских залпов, смешиваясь на горизонте с фонтанами трассирующих снарядов и пуль.

Я пишу эти строки под плащ-палаткой, растянутой между сугробами, во время короткого отдыха части автоматчиков, которые сейчас снова пойдут на штурм высоты. Идет артиллерийская подготовка. Вьюга заносит Черный Шлем, я снова снаряды обнажают его гранитные склоны.

С моря бьют наши

эсминцы, с занятых нами отвесных скатов — легкие орудия и минометы. И таким же огнем отвечают нам немцы. Уже несколько раз переходили из рук в руки вершины Черного Шлема, вчера форсированные нашими разведчиками. Об этом внезапном ударе с моря будут писать поэмы и песни, но сейчас я хочу рассказать о нем в торопливых корреспондентских строках.

Разведчики шли в одних гимнастерках. Плащ-палатки в скатках через плечо, в руках автоматы, вокруг пояса у каждого несколько гранат, неизменный кинжал для рукопашного боя.

Это было ночью, и в лунном зеленоватом свете огромная сопка вставала, как отвесная стена. Фашистский гарнизон спал. И в голову не приходило фрицам, что в такую лунную ночь наша армия начнет наступление!

Разведчики решили форсировать сопку с почти отвесного, неприступного ската. Двухсотметровая высота — это как десять шестиэтажных домов, поставленных друг на друга! И в то время, как автоматчики подкрадывались с пологой стороны, шли в сугробах, порой проваливаясь в снег по пояс, разведчики стали карабкаться по скользким, обледенелым уступам.

Один поскользнулся, повис над пропастью. Но он не вскрикнул, не позвал на помощь. — Осторожнее, друзья, — шептал командир, — главное — застать их врасплох...

Вот первый разведчик вскарабкался наверх, приник к камням, невдалеке от часового. Это был сержант Николай Петров, пехотинец, бившийся с немцами под Минском, под Смоленском, под Москвой, а теперь переброшенный на Север. Рядом с ним полз Павло Москаленко — моряк с эсминца «Громовой». Серые очертания блиндажей и землянок вырисовывались перед ними.

— Вер да? — всматриваясь в ночь, крикнул немецкий часовой. Он услышал шорох. Напряжение и страх были в его голосе.

Петров бросил гранату. Ослепительным, дымно-красным пламенем полыхнула ночь.

— Североморцы, за мной! — крикнул командир.

Из блиндажей началась беглая стрельба. Длинные языки пламени взвивались из-за каменной кладки.

— Вперед, русские матросы! — крикнул Павло Москаленко.

Разведчики ворвались в блиндажи. В пламени выстрелов блестели широкие стволы орудий, черные крылья одноглавых орлов мелькали на шинелях немецких артиллеристов... В это время с другой стороны автоматчики ворвались на высоту.

Высокий артиллерист ухватился за автомат красноармейца Акопа Акопяна, схватил Акопяна за горло. Сзади бежал корабельный кок Виталий Мартынов: в кулаке финка, ремень автомата на шее. Его шерстяной подшлемник окружал разгоряченное лицо. Он с размаху ударил фашиста в скулу, его финка вонзилась в тело врага.

Разведчики и автоматчики соединились на высоте.

И с тех пор непрерывно длится бой. Несколько раз ураганный огонь противника заставлял наших бойцов откатываться вниз, но они снова захватывали блиндажи. Сейчас автоматчики отошли, готовясь к новому штурму. Враг подтягивает все новые силы, но наши воины уверены в победе. Мы знаем: мы вырвем у врага высоту Черный Шлем.

Вокруг меня товарищи осматривают оружие, готовят к бою гранаты. Снова гудят над нами снаряды североморских кораблей, заставляя немцев прижиматься к камням, расчищая нам дорогу вперед. — Вперед, к победе! За Родину, за Сталина! Вот лозунг, под которым сейчас мы снова пойдем в атаку. Слава морской пехоте!

Так кончалась корреспонденция, подписанная: «Л. Кисин».

Калугин прошелся по комнате. Присел к столу, вчитывался в свои торопливые записи. Там, в сопках, продолжается бой, пурга заносит могилу с телом Кисина, здесь он должен помочь друзьям оружием слова...

Спустя полчаса он сидел возле машинки, рядом с Ольгой Петровной. Разложил перед собой черновик. Она вложила бумагу в каретку.

— Можно начинать? — спросил Калугин.

— Пожалуйста! — она сидела очень прямо, положив на клавиатуру тонкие, бледные пальцы.

— Заголовок: «Залпы с моря», — сказал Калугин. — Текст:

«Эсминец стал на якорь в небольшой продолговатой губе. Скалистые берега поднимались в сумрачное небо. Только что светило яркое солнце, но вот низкое облако закрыло берег, подул мокрый ветер, закружился тяжелый снег, оседая на палубе и на длинных пушечных стволах.

Орудийные расчеты были на своих местах. Краснофлотцы нетерпеливо смотрели на берег. Капитан-лейтенант Ларионов вышел из штурманской рубки и взглянул на повернутые к берегу орудийные стволы...»