Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 4.

Сикибу Мурасаки

— И все же госпожа несправедлива к своему супругу. — Возразили дамы. — Вряд ли найдется человек, способный затмить принца.

Тут доложили, что господин Дайсё вышел из кареты, но долгое время были слышны лишь громкие крики передовых, а самого Дайсё видно не было. Наконец появился и он. «С принцем ему не сравниться, — подумала госпожа Тюдзё, жадно вглядываясь в гостя, — но и он удивительно хорош собой. А сколько изящества в его движениях!» И она смущенно пригладила волосы на висках. Превосходство Дайсё над окружающими было настолько очевидным, что в его присутствии каждый испытывал невольное замешательство. Судя по множеству передовых, Дайсё прибыл прямо из Дворца.

— Вчера вечером мне сообщили о нездоровье Государыни, — сказал он, — и я поспешил во Дворец, а так как никого из ее детей еще не было, я счел своим долгом прислуживать

ей вместо вашего супруга. Сегодня он наконец приехал, но довольно поздно, осмелюсь предположить, что причиною тому — вы.

— О, я всегда была уверена в вашей доброте, — ответила Нака-но кими. Она догадывалась, что Дайсё неспроста приехал к ней, зная, что принц надолго задержится во Дворце. Он старался подавлять жалобы, но, слушая его, Нака-но кими понимала, что ему так и не удалось изгладить в своем сердце память о прошлом и ничто в мире не радует его. «Неужели за столько лет он не сумел ее забыть? — спрашивала она себя. — Может быть, ему просто не хочется признаваться, что страсть, когда-то казавшаяся неодолимой…» Однако искренность Дайсё не вызывала сомнений, и у нее печально сжалось сердце. «Ведь не деревья, не камни — люди…» [47] Он по-прежнему считал себя обиженным, и, огорченная упреками, Нака-но кими решила навести его на мысль об «обряде Омовения», надеясь, что хотя бы таким образом Дайсё удастся обрести желанное успокоение (181). А иначе зачем было ей заводить разговор о «живом подобии»? Она намекнула, что особа, возбудившая его любопытство, скрывается сейчас в ее доме, и вряд ли Дайсё остался равнодушным к этой новости. Ему захотелось сразу же увидеть девушку, но, опасаясь, что Нака-но кими осудит его за легкомыслие, он ничем не выдал своего нетерпения.

47

«Ведь не деревья, не камни — люди...» — цитата из стихотворения Бо Цзюйи «Супруга Ли»: «Красавица сердце волнует всегда, забыть невозможно ее. /Ведь не деревья, не камни — люди, чувства имеют они...»

— Когда б это божество и впрямь сумело удовлетворить мои желания, моя признательность не ведала бы границ, — сказал он. — Но если вы по-прежнему будете мучить меня, горные потоки так и останутся замутненными…

— Увы, нелегко быть праведником, — ответила госпожа и тихонько засмеялась. Госпожа Тюдзё была восхищена.

— Что ж, если вы согласны замолвить словечко… Но сознаюсь, ваше явное стремление избавиться от меня слишком живо напоминает о прошлом, и в душе рождаются самые темные предчувствия…

На глазах у него навернулись слезы, но, стараясь не выдавать волнения, Дайсё сказал словно в шутку:

— Когда б удалосьОтыскать замену ушедшей,От себя и на мигНе отпуская ее, сумел быИзбавиться от тоски.

— Замену всегдаПускают вниз по течениюСвященной реки.Вряд ли ее ты станешьВечно держать при себе. [48]

Говорят, что «рук слишком много» (469)… Мне жаль ее… — ответила госпожа.

48

Замену всегда... — См. примеч. [32]

— Но ведь и для них в конце концов найдется преграда (470)… — многозначительно сказал Дайсё. — Что моя жизнь, как не пена на воде (468)? И вы совершенно правы, говоря о замене, пущенной вниз по реке. Я не верю, что мне удастся обрести утешение.

Пока они беседовали, стемнело, и Нака-но кими, почувствовав себя неловко, сказала:

— Моей гостье может показаться странным, что вы так долго не уходите. Прошу вас, хотя бы сегодня…

— Так, значит, я смею рассчитывать на ваше содействие? — сказал Дайсё, поднимаясь. — Объясните вашей гостье, что речь идет не о случайной прихоти, а о давнем, испытанном годами чувстве. Если

же она отнесется к моему предложению благосклонно… Боюсь только, что я слишком неопытен в таких делах и могу допустить любую оплошность…

Госпожа Тюдзё была в восторге, ибо Дайсё показался ей средоточием всех возможных совершенств. Раньше, когда кормилица пыталась убедить ее принять его предложение, она отказывалась даже говорить о нем, но, увидев его собственными глазами, поняла, что такого Волопаса стоит ждать хоть целый год. Девушка была слишком хороша, чтобы отдавать ее простолюдину, вот она и ухватилась за Сёсё, в котором после диких восточных варваров увидела человека благородного.

Кипарисовый столб, у которого сидел Дайсё, его сиденье долго еще хранили аромат его тела, столь сладостный, что любые слова бессильны… Даже дамы, которые часто видели его, и те не скупились на похвалы.

— В сутрах сказано, что аромат, исходящий от тела человека, — знак его избранности. Это одно из высших воздаяний за благие дела, — говорили они. — Помните, что написано в сутре Лотоса об аромате сандалового дерева с горы Бычья Голова [49] — страшное имя, не правда ли? Так вот, когда Дайсё проходит мимо, не остается никаких сомнений в истинности слов Будды. Причина скорее всего в том, что с малых лет он был необычайно благочестив.

А какая-то дама сказала:

49

Помните, что написано в сутре Лотоса об аромате сандалового дерева с горы Бычья Голова... — Ср. со следующим отрывком из сутры Лотоса: «Если человеку доведется услышать поучения бодхисаттвы Якуо и он сумеет проникнуть в их смысл, изо рта его уже в этом мире будет исходить аромат цветущего лотоса, а от тела — аромат сандалового дерева, растущего на горе Бычья Голова».

— Хотела бы я знать, что было с ним в предыдущих рождениях… Слушая их, госпожа Тюдзё невольно улыбалась.

Нака-но кими, улучив миг, намекнула ей на желание Дайсё.

— Если что-то запало ему в душу, он не отступится, — сказала она. — Я понимаю, вам трудно решиться, тем более что при его нынешнем положении… Но вы ведь готовы были заставить вашу дочь переменить обличье, так не лучше ли сначала попытать счастья здесь? Стать монахиней она всегда успеет.

— Я действительно собиралась поселить дочь в горах, «где не услышишь даже, как кричат, пролетая, птицы…» (295). Но мною руководило единственно желание уберечь ее от горестей и оскорблений. Однако, увидев господина Дайсё, я поняла, что в его доме должна быть счастлива самая последняя служанка. А молодой женщине с чувствительным сердцем тем более невозможно остаться к нему равнодушной. Но вправе ли я сеять семена печали (471), которые прорастут в душе моей дочери? Ведь хотя мы и «ничтожные бедняки»… (472). Впрочем, всем женщинам равно приходится нести тяжкую участь, и не только в этом мире. Однако если вы советуете… Надеюсь, что вы не оставите ее.

Слова госпожи Тюдзё повергли Нака-но кими в сильнейшее замешательство.

— Вы, конечно, понимаете, что о верности господина Дайсё я могу судить лишь по прошлому, — вздохнула она, — обещать же что-нибудь на будущее мне трудно.

Да и стоило ли обнадеживать несчастную мать?

Когда рассвело, за госпожой Тюдзё прислали карету. Похоже, что правитель Хитати был вне себя от возмущения, во всяком случае, она получила от него гневное послание.

— Мне очень неловко, но я вынуждена во всем положиться на вас, — плача, сказала она Нака-но кими. — Я буду чрезвычайно признательна, если вы разрешите моей дочери остаться здесь еще на некоторое время. А я пока подумаю, что мне с ней делать — поселить ли ее «среди утесов» (109) или… Она, конечно, недостойна вашего внимания, но не оставляйте бедняжку, руководите ею во всем.

Девушка, никогда не расстававшаяся с матерью, печалилась и вздыхала, но могла ли она не радоваться случаю хотя бы недолго пожить в столь великолепном доме?

Было совсем светло, когда карету госпожи Тюдзё вывели наконец со двора, и как раз в этот миг из Дворца возвратился принц. Ему так хотелось поскорее увидеть сына, что он уехал без свиты, воспользовавшись самой скромной каретой. Увидав подъезжавшую к дому процессию, госпожа Тюдзё велела слугам пропустить ее, а принц, распорядившись, чтобы карету подвели к галерее, вышел.