Повесть о любви и тьме
Шрифт:
А мы, с нашей стороны, глядим на арабов и видим перед собой не жертв, нам подобных, не братьев по несчастью, а казаков-погромщиков, кровожадных антисемитов, переодевшихся нацистов: словно наши гонители-европейцы, возродившись, появились здесь, в Эрец-Исраэль, украсили свои головы кафией и отрастили усы, но это те же изощренные, опытные убийцы, проливающие нашу кровь, испокон веков сосредоточенные только на одном — перерезать горло евреям ради собственного удовольствия и забавы.
В сентябре, октябре и ноябре 1947 года у нас, в квартале Керем Авраам, все еще не знали — то ли надеяться на то, что Генеральная Ассамблея ООН утвердит рекомендации специального комитета UNSCOP, то ли — и, может, это даже лучше — на то, что британцы не бросят нас на произвол судьбы, «одиноких и беззащитных среди моря арабов». Многие надеялись на то, что вскоре и в самом деле будет создано свободное
В бакалейной лавке, на улице, в аптеке открыто говорили об Освобождении, которое вот-вот станет реальностью. Говорили, что Моше Шерток и Элиэзер Каплан наверняка вскоре станут министрами в первом еврейском правительстве, которое создаст Бен-Гурион в Хайфе или в Тель-Авиве. И говорили (шепотом) о прославленных еврейских генералах, которые уже приглашены из диаспоры: эти военачальники, служившие в Красной Армии, в американских ВВС и даже в британском военно-морском флоте, примут на себя командование еврейской армией, которая будет здесь создана, едва закончится власть британцев.
Но втайне, дома, под одеялом, в приглушенном свете шептали: «Кто знает? Быть может, британцы все-таки отменят свой уход из Эрец-Исраэль? Быть может, они вовсе и не собираются уходить отсюда, и все это — не более чем хитроумный маневр гнусного Альбиона, маневр, цель которого в том, чтобы сами евреи под угрозой близящегося полного их уничтожения обратились к британцам и попросили не оставлять их на произвол горькой судьбы? И тогда Лондон потребует от евреев — в обмен на продолжение британского покровительства — полностью отказаться от террора, сдать все накопленное нелегальное оружие, выдать британской секретной службе все подпольные организации? Быть может, в самую последнюю минуту британцы изменят свое решение и не выдадут всех нас, не подставят под ножи арабских убийц? Быть может, хотя бы здесь, в Иерусалиме, оставят регулярные армейские подразделения, чтобы защитить нас от арабского погрома? А быть может, Бен-Гурион со своими товарищами там, в благодушно настроенном Тель-Авиве, не окруженном со всех сторон арабами, быть может, они все-таки одумаются в самую последнюю минуту и откажутся от авантюры, называемой «Еврейское государство» в пользу некоего скромного компромисса с арабским миром и с исламскими массами? Или, быть может, ООН все же заблаговременно пришлет сюда вооруженные силы нейтральных стран, чтобы заменить британские подразделения и защитить, по крайней мере, Святой город, если уж не всю Святую Землю от угрозы кровавой бойни?
Азам-паша, генеральный секретарь Арабской лиги, угрожал евреям: «если они и в самом деле осмелятся даже попытаться создать сионистское государство хоть на одной пяди арабской земли», арабы «утопят их в еврейской крови», и Ближний Восток будет свидетелем ужасов, «по сравнению с которыми побледнеют даже деяния монгольских завоевателей». Глава правительства Ирака Музарех ал-Баджаджи, со своей стороны, советовал евреям «собраться и убраться, пока не поздно», ибо арабы уже поклялись, что после их победы не останется в живых ни одного еврея, кроме тех немногих, что проживали в Палестине еще до 1917 года. Но и им «будет милостиво позволено найти прибежище под сенью ислама, они будут терпимы под исламским знаменем, но при условии, что раз и навсегда они прозреют, отвергнут сионистский яд и вновь станут религиозной общиной, знающей свое место под покровительством исламских народов, общиной, живущей по законам и обычаям ислама». «Евреи, — утверждал проповедник в большой мечети Яффо, — вообще не народ и не совсем религия: ведь всем известно, что Бог, всемилостивый и милосердный, сам ненавидит их, поэтому и осудил их на то, чтобы были они прокляты и ненавидимы на веки вечные во всех странах их рассеяния. Жестоковыйные, сыны жестоковыйных, эти евреи: пророк Мухаммад протянул им руку — а они плюнули на него, Иса (Иисус) протянул им руку — они убили его. Даже пророков собственной презренной религии они обычно побивали камнями. Не зря решили все народы Европы избавиться от них раз и навсегда, а теперь эта Европа злоумышляет выбросить их всех к нам, но мы, арабы, не позволим народам Европы сливать сюда свои сточные воды.
А этот человек из магазина женской одежды тети Греты? Этот добрый араб, спасший меня из ловушки тьмы и несший в своих объятиях, когда мне было всего четыре или пять лет, человек с мешками под глазами, с коричневым усыпляющим запахом, с портновским сантиметром на шее, свисавшим справа и слева ему на грудь, с теплой щекой, поросшей седоватой приятной щетиной? Этот несколько сонный располагающий к себе человек, чья смущенная улыбка, промелькнув на губах, тут же пряталась под седыми мягкими усами? С квадратными очками в коричневой оправе, спустившимися на самый кончик носа, как у старого столяра? Этакий папа Карло, который двигался медленно-медленно, устало волоча ноги, в лабиринте вешалок с женской одеждой? Он-то и извлек меня из карцера, сказав при этом хриплым голосом, тем голосом, что я буду с дрожью в сердце вспоминать всю жизнь: «Довольно, мальчик, все хорошо, мальчик, все хорошо». Как, и он тоже? «Готовит сейчас свой кривой кинжал, точит его лезвие и собирается зарезать всех нас»? И он тоже прокрадется на улицу Амос в середине ночи с длинным кривым ножом в зубах, перережет мне горло, зарежет папу и маму и «утопит всех нас в крови»?
21
Стихотворение Натана Альтермана «Ночи в Ханаане» из сборника «Седьмая колонка», изд. «Ам Овед», Тель-Авив, 1949. Приводится в подстрочном переводе. Прим. переводчика.
Но еврейский Иерусалим не был ни молодым, не вооруженным, ни стоящим на страже. Он скорее походил на провинциальный городок из произведений Чехова: перепуганный, растерянный, наполненный сплетнями и ложными слухами, беспомощный, ошеломленный неразберихой и тревогой.
Двадцатого апреля 1948 года Давид Бен-Гурион после беседы с Давидом Шалтиэлем, командующим еврейскими вооруженными силами в районе Иерусалима, записывает в своем дневнике ответ последнего на вопрос, каким он видит еврейский Иерусалим:
«Человеческий элемент в Иерусалиме: 20 % нормальных, 20 % привилегированных (университет и тому подобное), 60 % странных (провинциалы, средневековье и прочее)». [22]
(Трудно сказать, улыбался ли Бен-Гурион, записывая в своем дневнике эти строки, но, так или иначе, наш квартал Керем Авраам не входил ни в первую категорию, ни во вторую).
В лавке зеленщика Бабаева наша соседка госпожа Лемберг говорит:
— Но я им уже больше не верю. Никому я больше не верю. Все это — одна гигантская интрига.
22
Давид Бен-Гурион, «Дневник войны 1948–1949», изд. Министерства обороны, т.1, 1983.
Госпожа Розендорф прерывает ее:
— Ни в коем случае нельзя так говорить. Извините. Вы уж, пожалуйста, извините меня за это замечание: подобные разговоры еще более разлагают мораль всего народа. Что вы себе думаете? Что наши парни согласятся пойти сражаться за вас, рисковать своими молодыми жизнями, если вы будете утверждать, что все это — только интриги?
Зеленщик замечает:
— Я арабам не завидую. Есть в Америке такие евреи, что вскоре снабдят нас атомными бомбами.
Моя мама говорит: