Повесть о Настоящем Мужике
Шрифт:
Две из тех, кто был в голове колонны и три в хвосте бросились бежать от этого кошмара неведомо куда - лишь бы подальше.
Самолеты зашли на второй круг, и ударили по бегущим из пулеметов.
Наверное, Людмилу защитил Ангел хранитель, или везучей она была, но осталась живой она из отряда одна, хоть и раненая легко в ногу.
* * *
Евсей проснулся рано - он любил летом рано вставать и слушать, как птицы только начинают перекликаться в роще. Анютка спала на соседнем топчане, сладко посапывая. Евсей поглядел на нее, умильно усмехнулся ее выражению
Вдруг он услышал треск в кустарнике за ручьем, и, оглянувшись в направлении звука, увидел за кустами силуэт человека в форме красноармейца, целившегося в него из винтовки.
Звериный рефлекс бросил его на землю, а за тем он перекатился два раза, уходя с линии огня. Но тут он услышал пустой щелчок, и понял, что у нападавшего нет в винтовке патронов.
Люба увидела немца за кустами, и, тут же сорвала с плеча винтовку (у нее единственной была настоящая армейская винтовка) и выстрелила в немца. Но ужас бомбежки, усталость блуждания всю ночь по лесу и рана в ноге вышибли из ее памяти то, что она расстреляла все патроны, стреляя по бомбардировщикам в попытке отомстить за погибший отряд.
Затвор сухо клацнул, а немец вдруг куда-то исчез. И тут сбоку от нее раздался злой голос: "А ну, выходи падла и бросай винтовку, а то пристрелю!!!".
Евсей зашел с фланга, убедившись предварительно, что придурок - один. И направив на него пистолет, приказал выйти и сдаться. Красноармеец хромая вышел из-за кустов, опираясь на беспатронную винтовку. И тут Евсей увидел на рукаве звезду.
"А, сука, так ты еще и комиссар!!!", заорал Евсей, готовясь пристрелить одного из тех, кто сгноил его родителей в Сибири.
И тут с комиссара упала пилотка, и красивые каштановые волосы рассыпались по плечам.
"Во, бля, баба", удивленно пробормотал Евсей.
"Ну, чё, давно комиссаришь?", ехидно спросил он ее.
"Второй день", устало ответила женщина.
"Ну, и какие успехи?".
"Да, никаких, разбомбили немцы наш отряд. Одна я, да и то подраненная. Давай, уж, дострели, да и дело с концом".
"А раньше где служила?"
"На заводе работала - в городке".
"Ладно, разберемся. Пошли! Давай-ка свою пукалку сюда!"
"Да, чего тебе, она все равно без патронов, а мне тяжело идти - в ногу подранили".
Евсей внимательно посмотрел на женщину. Былая злость уже прошла, женщина была симпатичная и ненависти к ней он уже не испытывал.
"Ладно, пойдем. Иди за мной". Набрав воды, он повел женщину ко двору Настасьи, который был ближе всего. Завел женщину в баню за огородом и сказал веско:
"Перевязать тебя надо первым делом, а то - подохнешь".
Он кинул несколько лучинок в печурку баньки и подпалил их немецкой зажигалкой. Убедившись, что огонек разгорелся, подбросил несколько полешков. На печке всегда стоял вмурованный котел, наполненный водой, так что горячей водой раненая будет обеспечена.
Евсей вышел из баньки и подошел к окну дома.
"Наська, дай-ка бутылку самогона, да покрепче!", тихо, но жестко проговорил Евсей.
"Да, ты заходи, я и налью, и на стол соберу", заулыбалась Настасья.
"Ты, чё, не слыхала, чё попросил? Давай бутылку, живо!"
Настасья обиженно надув губки подала бутылку.
"Ну, а когда зайдешь-то?"
"Вот в бане у тебя попарюсь и зайду! Только в баню не суйся, а то получишь у меня горячих!"
Настасья сердито захлопнула окно.
* * *
Евсей сидел на нижней полке в бане, а на верхней сидела комиссарша.
"Ну, так, перевязать тебя надо", заявил твердо женщине Евсей.
"А ты, что, доктор, что-ли?"
"Ну, доктор - не доктор, а раны и по хуже твоих перевязывал и даже штопал".
Людмиле стало всё равно - усталость и стресс после бомбежки брали своё.
"Черт с тобой - лечи!"
"Сапоги надо снять и штаны твои - военные!"
Евсей аккуратно снял сапоги, поставил их в предбанник. Потом также тихонько, стараясь не потревожить раненую ногу, стянул штаны. Под штанами оказались мужские кальсоны! А ранение было в мякоть выше колена.
"Черт, кальсоны надо снимать!"
"Надо - так снимай", устало сказала женщина.
Евсей также осторожно снял с женских ног кальсоны, и, наконец, рана открылась во всей своей неприглядности.
На летней жаре уже пошло нагноение, хотя пуля всего лишь процарапала кожу и чуть повредила мышцу.
"Ну, принимай обезбаливающее", сказал Евсей и налил в банный ковшик грамм 150 самогона.
Людмила покорно выпила поднесенное.
"Ты постарайся не орать, я надрежу, чтоб гной вышел, потом промою самогоном и перебинтую чистым полотенцем".
Чистых льняных полотенец у Настасьи в баньке всегда был запас.
Людмила стиснула зубы. Евсей достал из кармана френча опасную немецкую бритву, раскрыл ее, плеснул на лезвие самогона и быстро сделал небольшой надрез на ране. Людмила дернулась, застонала. Потек гной. Евсей промыл из ковшика рану самогоном и крепко забинтовал полотенцем.
"Слушай, ты ведь грязная, как черт. Тебе помыться надо".
Людмила не сопротивлялась, когда он стянул с нее красноармейскую гимнастерку, а потом исподнюю рубаху и оставил в костюме Евы. Евсей тоже разделся, так как в бане уже было натоплено, да и предстояла помывка (а может и не только).
Евсей допил оставшийся в ковшике самогон, налил в него горячей воды из котла, долил холодной из бочки в углу. Взял обмылок мыла в углу полки, макнул мочало в ковшик, намылил его и начал натирать спину, бока, грудь и все остальное тело комиссарши.
Людмила от пережитого и выпитого сомлела и не очень понимала, почему этот немецкий прихвостень, вместо того, чтобы пристрелить её - моет.
А Евсей уже без мочала - одной намыленной рукой скользил по ее телу. Когда он добрался до нижних губок, Людмила вдруг улыбнулась наглой пьяной улыбкой и спросила: