Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов
Шрифт:
Мучительно долго длится операция, миновал час, а впереди еще много работы. Измученный хирург ведет жестокую борьбу.
— Одолеем, — ободряет он себя и, словно отвечая тому, кто встал на его пути, чтобы не дать ему расправиться с незримым насильником, цедит сквозь зубы: — Хирурги не отступают! Что у вас, Мефодий Иванович? — спрашивает он помощника.
Тот кивает головой, как бы говорит: «Ничего, все в порядке».
От этого ответа Яков Гаврилович веселеет, он оглядывается кругом, словно приглашая окружающих разделить его удачу, с доброй улыбкой выслушивает операционную сестру и дружелюбно подмигивает
— Значит, вытянет наша Анна Ильинишна, — не то спрашивает, не то утверждает он. Ему нравится эта фраза, от нее ему стало легко на душе, и он уже более уверенно произносит: — Обязательно вытянет, она у нас молодцом.
Неожиданная развязность Якова Гавриловича сердит Мефодия Ивановича. Он все еще не привык к мысли, что оперируемая спит и при ней можно говорить что угодно. Взгляд невольно обращается к больной, затем к Студенцову с выражением упрека.
Легки и уверенны движения хирурга, чаще остановки, и резче звучит его голос:
— Жестокая болезнь! Бессердечная, как сказал бы Мефодий Иванович. Сколько коварства и фальши! Симптомы — невинные, на первый взгляд — несерьезные: икота после глотания пищи, с кем не случается? Первый кусок встречает препятствие, а следующие проходят легко. Тоже не бог весть какое редкое событие. Во второй стадии будут боли позади гортани или грудины и опять–таки с перерывом, со светлыми промежутками в две–три недели. Все пройдет, позабудется, как дурной сон. Врач решит, что болезнь нейрогенного характера — спазм пищевода и ничего больше. Больной приучится принимать атропин, запивать пищу водой, а болезнь тем временем станет необратимой… Коварная опухоль! Хоть бы села на верхнюю часть пищевода, так нет, ищи ее в средних и нижних отделах, недоступных для глаза врача.
Елена Петровна не слушала Студенцова. Усталость одолевала ее. Она чувствовала, как плечи ее наливаются тяжестью и с каждой минутой грузнеют. Все трудней и трудней было двигать руками, держать голову прямо, и ей казалось, что ноги не выдержат отяжелевшего тела. Чтоб не упасть, она перегнулась к столу и, балансируя, как ей казалось, всем телом, старалась сохранить равновесие. Напряжением воли ей удалось скрыть от Студенцова свое состояние и вдруг почувствовала, что на короткое мгновение теряет сознание. Она догадалась об этом по галлюцинациям, сменявшим друг друга. То пухлые руки с длинными и бледными пальцами, должно быть руки Студенцова, подступали к ее лицу, то в ушах звучала неизвестно откуда забредшая фраза: «Первый кусок встречает препятствие, а следующие проходят легко». Слова были знакомые, она где–то их слышала, Ьо где именно — вспомнить не могла.
Хирург тем временем заметил, что Степанов отсчитывает удары пульса и лихорадочно пристраивает под маску больной наконечник кислородной подушки.
— Что у вас там? — спросил он.
И в голосе и в повороте головы сквозила тревога.
Степанов движением руки, опять–таки без слов, успокоил хирурга. Ответ показался хирургу неопределенным. «Как эту сдержанность понять? — подумал Студенцов. — Кому она адресована? Мне ли, кем он так недоволен, или больная напугала его? И что за манера молчать, когда нужно четко и ясно разговаривать».
— Я не понимаю вас, — строго произнес Яков Гаврилович, — говорите яснее.
Степанов посмотрел на больную, как бы мысленно извиняясь
— С больной ничего… Не беспокойтесь.
Хирург продолжал свое дело, не замечая состояния Елены Петровны. Он давно уже одолел все преграды, вскрыл грудную полость и напряженно изучал пищевод. Некоторое время рука уверенно скользила по пищеводной трубке и вдруг беспомощно упала на стол. Так ложится рука, от которой ничего уже не ждут, все возможное сделано и напрасно.
— Неоперабильна, — скорбно произносит Студентов, — опухоль проросла в бронхи. Все. Потеряли мы Анну Ильинишну.
Он смотрит в упор на ассистентку, но не видит ее, пригибается к операционной ране и начинает ее зашивать.
— Простите меня, Яков Гаврилович, — слабеющим голосом говорит Елена Петровна, — мне дурно… Я не смогу накладывать швы, пригласите кого–нибудь другого.
Не дожидаясь согласия, она, пошатываясь, уходит. Хирург сочувственно смотрит ей вслед и молча продолжает работу.
Последний шов наложен, операция продолжалась полтора часа. Оперированную увозят и снова Яков Гаврилович моет руки в предоперационной. У другого крана на месте Елены Петровны склонился над раковиной Мефодий Иванович.
— Присмотрите за больной, — просит его Студенцов, — пожалейте ее. Она должна знать, что мы спасли ей жизнь. Отговорите больную уходить из школы и воспользоваться правом на инвалидность. Это отразится на ее психике и ускорит ее смерть. Такие больные, пока они могут стоять на ногах, должны заниматься любимым делом… Я думаю, что она еще продержится с год.
Яков Гаврилович некоторое время молчит, ждет, что скажет Степанов.
— Как мы беспомощны, — продолжает он, — и как несовершенны наши средства… Прооперируешь прободную язву желудка, ущемленную грыжу, острый или гнойный аппендицит, спасешь от гибели больного, и сам ты словно обновился. Какое утешение для души!
Иное дело — злокачественная опухоль, она взбудоражит хурурга, но не успокоит его. Изведешь себя и больного и уходишь от стола, подавленный собственным бессилием.
Он не говорит больше о величии хирургии, о бессмертных принципах этой науки, для которой ничего недосягаемого нет, не вспоминает больше о том, что недавно лишь говорил Елене Петровне на этом же месте.
Из операционной Елена Петровна приходит в дежурную комнату и опускается в кресло. Наконец–то она сядет, ноги едва ее донесли. Какая тяжесть, какой невыносимый груз! Ей кажется, что кресло не выдержит ее, и она ищет опору вокруг себя! Ноги инстинктивно во что–то упираются, и тут последние силы покидают Елену Петровну. Маленькие руки свисают, веки падают, и непроницаемый туман застилает свет. Так в приятном забытьи проходит, казалось, долгое время, часы сменяют друг друга, легко и сладостно дремать в мягком кресле, единственное неудобство — что–то нависло над головой: не то потолок опустился, не то что–то большое, живое примостилось возле нее. Что бы это могло быть? Почему стало вдруг тесно? Как будто все на месте: шкаф стоит у стены, и письменный и обеденный столы, кровать и горшочки с цветами, — все там же, почему же ей так тяжело и трудно дышать? Что–то теплое касается ее руки и слышится невнятное бормотание. Хочется ответить таким же бормотанием, но губы не шевелятся.