Повесть о партизане Громове
Шрифт:
— Беляки в Поперечное нагрянули, по домам шарятся. Надо уезжать. Я уж лошадей подыскал. Пойдёмте…
Громов схватил подвернувшийся под руку хозяйский зипун и выскочил из избы вслед за Кирей. Паренёк провёл его огородами на край села в незнакомый дом-пятистенник. Седой старик, одетый по-дорожному, сидел на лавке, а хозяйка, такая же старая, стояла в переднем углу на коленях и кланялась иконам.
Увидев вошедшего Громова, она бросилась к нему:
— Не тебя ли мой старик везёт?
— Меня.
— Уж христом-богом тебя прошу, родненький, не отнимай жизни у старика.
— С чего это ты, бабуся, взяла, что я хочу его жизнь лишить? — удивился Игнат Владимирович.
— Да вот Кирюха всё револьвертом строжился. Запрягай, говорит, а то застрелю, — ответил за старуху сам хозяин.
Громов неодобрительно покачал головой, велел Кире револьвер спрятать подальше. Хотел пожурить его, однако пришла мысль: «А как он должен был поступить я данном случае, какой выход найти, чтобы спасти командира от ареста, а может быть, и от расстрела? Было ли ему время раздумывать над правильностью своих поступков, когда нависла опасность…»
Игнат Владимирович успокоил хозяйку, и они с дедом выехали в село Глубокое. Здесь Громов переночевал у знакомого маслодела Матвея Колпакова, а на следующее утро с его же помощью достал подводу. Возчиком оказался мордвин, высокий, сутуловатый человек с хитро прищуренными глазами.
— Куда доставить? — спросил он Громова.
— В Леньки.
На развилке дорог Игнат Владимирович неожиданно сказал:
— Передумал я. Надо сначала в Камышинку заехать.
Возчик-мордвин выполнил просьбу Громоза, повернул на Камышинку и долго, задумчиво молчал, изредка пощёлкивая бичом. А когда показались вдали низенькие деревянные избушки, обернулся к Игнату Владимировичу, спросил:
— Я так думаю: убегаешь ты от кого-то?
Громов сделал вид, что не расслышал вопроса, но возчик не отставал.
— От беляков, верно, бежишь?
Игнат Владимирович, стараясь скрыть волнение, проговорил:
— С чего ты взял? От кого бежать-то?
Мордвин хитро подмигнул:
— Чарамига [7] ты. То в одну деревню давай, то в другую…
— Это ты, знаешь, брось, — заметил Громов. — По делам иду. Заводчик я…
Мордвин засмеялся:
— Заводчик?! Ну-ну!.. Только одёжка не та. Зипун-то не по тебе шит.
7
Чарамига — вертун по-мордовски.
Игнат Владимирович промолчал. Возчик, видя, что этот разговор седоку неприятен, тоже умолк.
В Камышинке он завёз Громова к своим знакомым мордвинам Кудашкиным.
Хозяин дома, крепкий ещё старик, о чём-то расспрашивал возчика на своём языке, потом подошёл к Громову:
— Тебя, мил человек, видно, беляки преследуют. Чем помочь-то?
— Да нет, это он всё выдумал, — кивнул Громов на возчика.
— А ты не бойся, — заметил старик, — не выдадим. Беляки и нам поперёк дороги стали, вон как моих ребят плетями выдрали.
— За что же?
— В их армию добровольно не пошли. Да кто ж пойдёт? Было бы за что воевать.
И тогда Громов
— Лошадей надо. Дальше ехать…
— Лошади у меня есть. Увезу.
Игната Владимировича накормили сытным обедом. Старик Кудашкин запряг лошадей, принёс из чулана новенький дублёный полушубок, подал его Громову.
— Вижу: хороший ты человек. Носи на здоровье, а рваный-то зипун сбрось.
Игнат Владимирович с благодарностью принял полушубок от Кудашкина, а потом всю дорогу думал: «Как всё меняется. Давно ли многим мужикам было всё едино, какая власть. Поборы, порки, расстрелы белогвардейцев научили крестьян. Теперь, кто против белых, тот и мужикам ближе».
Громов надолго задержался в Бархатном Кучуке. Здесь многие сочувствовали большевикам, открыто выражали недовольство порядками Сибирского временного правительства. И было отчего: в деревне недавно побывал карательный отряд, обобрал крестьян — конфисковал лучших лошадей, фураж, угнал с собой подводы — большинство молодых возчиков так и не вернулось назад, их насильно зачислили «добровольцами» в белогвардейскую армию.
Громов остановился у Макара Крылова, батрака, вошедшего в дом к зажиточным и теперь имеющего уже середняцкое хозяйство. Игнат Владимирович долго нащупывал настроение Крылова, но тот отвечал неохотно, ничем не выдавая своего отношения к происходящим событиям в Сибири.
— Я думаю: худо стало крестьянству при новой власти? — спрашивал Громов.
— Может быть, — неопределённо отвечал Крылов.
— А как сами мужики думают?
— Не знаю.
— Эсеровское земство обещает крестьянам землю, свободу и мирный труд, да только мне кажется, что всё это кулакам достанется, а не нашему брату.
— Как знать…
— Скрытный ты, Макар, человек, — не вытерпел Игнат Владимирович. — Ну, прямо-таки немогузнайка. Помнишь, как в кадровой: «Царю служишь?» — «Не могу знать!» «Вере?» — «Не могу знать!» «Отечеству?» — «Не могу знать!» «Дурак!» — «Так точно!»
Крылов улыбнулся солдатской прибаутке, однако так и не сказал ничего определённого. Но когда по случаю престольного праздника подвыпил с гостем самогонки, разговорился.
— Пропади она, эта новая власть, — ворчал он. — Мужикам житья не стало. Дерут с них три шкуры, а скоро её нарастишь-то? А чуть против сказал или не так шагнул, как их благородиям нравится, — плетьми тебя, шомполами. Деревни палят… Слыхал, что в Чёрном Доле было?
— Слыхал.
Голос Макара стал раздражённо-злым:
— Взял бы дубину да и размозжил головы тем, кто эту власть придумал.
— А мы так и сделали, — заметил Громов. — Отряд организовали и налетели на Корнилово. Офицерьё поприбили, кулаков местных…
— И правильно! — воскликнул Крылов. — Так и надо. А где отряд?.. Пошёл бы я в него.
— Пошёл бы?
— Пошёл.
— Нету отряда, — охладил его пыл Игнат Владимирович. — По домам до весны разошлись…
— Зря, — с сожалением вздохнул Макар.
— Не зря, — раздумчиво возразил Громов. — Надо к большому восстанию людей готовить, оружие собирать. Отдельными налётами делу не поможешь.