Повесть о партизане Громове
Шрифт:
— Притворяйся пьяным, — также шёпотом сказал ему Громов и заплетающимся языком громко заговорил: — М-мы, племяш, ещё гу-гульнём. В-вот придём домой и гу-гульнём. У меня в подполье ещё пол-литровка первача имеется…
— Стой, кто идёт?
— С-свои, — откликнулся Громов и предложил Нечаеву: — П-племяш, а, п-племяш, давай с-споём… — и, не дожидаясь согласия, затянул:
Ехал из ярмарки Ухарь-купец, Ухарь-купец, Удалой молодец…— Стой! —
— Да это, видно, местные крестьяне, слышишь, пьяные, — замечает другой. — Пошли, ну их.
Фигурки людей стали удаляться и вскоре растаяли в темноте. А Громов с Нечаевым нестройными голосами припевали:
Эх, Сашки-канашки мои, Разменяйте бумажки мои, А бумажечки новенькие — Двадцатипятирублевенькие…Выбравшись из деревни, они бегом направились в нолевую избушку.
А по деревням ходил коновал Осип Баев и рассказывал о партизанском налёте на Корнилово, прибавляя от себя, что партизан было несчётное количество…
Наступили холода, закружили в степи вьюги, зазмеилась на дорогах позёмка. А потом установилась тихая, морозная погода. Теперь трудно было скрывать следы после налётов на сёла, занятые белыми. Того и гляди, на партизанскую стоянку нагрянут каратели. Надо было что-то предпринимать. Но что?.. что?.. Двинуться в глухую тайгу? Но как без связей организовать жизнь в лесу? Упрятаться по заимкам до весны? Это тоже не выход. Бездействие — хуже любой опасности.
Громов долго раздумывал, как поступить, и, наконец, собрав всех партизан, сообщил о своём решении:
— Зима для партизан — хуже злой мачехи. Выживет нас отсюда, в руки белякам выдаст. Вот я и надумал: надо нам расходиться по сёлам до весны…
— Это как же так, Игнат Владимирович?! — возмутился Егор Корнеев. — Будем, значит, на печи отлёживаться, а беляки — хозяйничать в наших домах?..
— Отлёживаться на печи не придётся, — сурово заметил Громов. — Действовать будем. Первая подпольная конференция большевиков решила готовить общесибирское восстание против белогвардейского правительства. Вот и надо мам связаться с подпольными организациями, а где их нет — создавать, вести разъяснительную работу среди населения, привлекать на свою сторону крестьян, готовить их к восстанию, оружием запасаться… Ясно?
— Ясно-то ясно, — проговорил Василий Коновалов, — да разве всесибирское восстание организуешь! Надо бы помельче, по деревням, самое большее — в волости.
Громов подумал, что, пожалуй, Коновалов прав, но сказал другое:
— На то есть решение подпольной конференции. Мы его должны выполнять. — И, обращаясь к Коновалову, добавил: — Тебя, Василий, назначаю своим заместителем на случай чего. Имеющееся оружие надо спрятать. Но куда?..
— Дозвольте, товарищ Громов, я спрячу, — вызвался Данько Кольченко. — У меня добрый тайник имеется в Поперечном. Будет в полной сохранности.
— Ты уверен в этом? — спросил Громов.
— Ещё бы! — твёрдо заявил Кольченко. — Уж будьте спокойны.
— Ну,
Ночью оружие переправили в Поперечное и спрятали в разрушенном погребе. Партизаны разошлись по деревням. На старой стоянке остались Громов и Корнеев.
— А тебе, Егор, особое задание, — сказал Громов Корнееву. — Проберись в Омск и во что бы то ни стало свяжись с подпольной партийной организацией. Узнай обстановку, получи директивы. Скажи, что мы готовы выполнить любое задание.
— Слушаюсь, Игнат Владимирович.
На другой же день Корнеев уехал в Омск.
Громов решил навестить Городецкого в Косо-Булате, а по пути установить связи со своими людьми в других деревнях, организовать подпольные ячейки. Однако появляться в сёлах в обычном виде, под своей фамилией, было рискованно — многие его знали по работе председателем Каменского Совета. После налёта на Корнилово белогвардейцы усиленно разыскивали Игната Владимировича. Нужно было достать подложный паспорт, другую одежду, Игнат Владимирович вспомнил, что в Ярках проживает питерский рабочий, гравер Степан Галактионович, грузный, неповоротливый, к тому же мрачный и неразговорчивый человек. По фамилии его редко кто называл, а чаще по прозвищу — «Топтыгин». Да и Громов фамилии не помнил, хотя встречался с ним не раз. От Василия Коновалова знал, что человек он надёжный, участвовал в Чернодольском восстании. Игнат, Владимирович попросил Коновалова прислать к нему гравера.
В тот же вечер «Топтыгин» ввалился в комнатушку, занимаемую Громовым, и, бросив взгляд исподлобья, пробасил:
— Здравствуй! Чего звал?
Игнат Владимирович усадил его на стул против себя и сказал:
— Вот что, Степан Галактионович: сослужи ты добрую службу. У тебя руки золотые. Паспорт мне надо смастерить, да такой, понимаешь, чтоб авторитетным был — на имя какого-нибудь купца, заводчика или чиновника, словом, почётного человека для белой сволочи. Как, можешь?
Гравер помолчал и прогудел:
— Можно. Завтра принесу.
Он несколько минут дымил едким табаком из самокрутки, затем бросил ещё одно слово: «Сварганим!» и, тяжело поднявшись со стула, вышел.
На другой день он пришёл к Громову и положил на стол паспорт. Игнат Владимирович раскрыл его и прочитал: «Евдоким Семёнович Уваров. 1888 года рождения, заводчик города Борисоглебска, Тамбовской губернии, владелец мыловаренно-парфюмерного завода».
— Подходит. Здорово! — заключил он. — Откуда достал? Не попадусь?..
— Очень просто, — ответил гравер, — взял его у Евдокии Семёновны Уваровой. Она недавно из Борисоглебска приехала. Ну, а сделать из Евдокии Семёновны Евдокима Семёновича для нас плёвое дело.
— Как же она отдала тебе паспорт? — поинтересовался Громов.
— Уговорил. Да он ей и ни к чему, всё равно им ребятишки играли, — проворчал Степан и, словно спохватившись, что наговорил лишнего, заторопился: — Ну, я пошёл. Владейте заводом на здоровье…
Игнат Владимирович перестал бриться — растил бороду, чтобы быть неузнаваемым. Прикидывал в уме, где бы достать добротный костюм и шубу, подобающие богатому человеку. Собирался уж было послать за одеждой в Камень, но в дом, где укрывался Громов, прибежал Киря Баев и сообщил: