Повесть о зеленоглазом олене
Шрифт:
Я не представляю, который час и не знаю, сколько времени прошло тут у гардеробной.
– Даша, из моего захвати, что увидишь… – слова тонут в звонке, и уже непонятно, на перемену он зовет или на урок.
Я не уверена, что кабинет английского без всяких девизов, прохладный, пустоватый, где проходят занятия у старших классов, это и есть тот самый кабинет. Столько ремонтов прошло с тех пор, столько переселений. Подсобный рабочий вывалил на окно техническую вату для окон, подпер дверь кабинета стамеской и ушел за помощниками. На этаже пустынно, школьный народ в актовом зале, и я заглядываю в соседние кабинеты, проверяю ручки дверей, прислушиваюсь к туалетам, чтобы вернуться и начать обыскивать класс. Вроде бы никого.
Красная Женщина права, в кабинетах затевается уборка и еще одно утепление окон сразу же после чаепитий, так как морозы выдались особенно кусачими.Впередиеще три месяца зимы: февраль, март и апрель.
Пока я рассуждаю, из туалета в стоптанных безобразных кроссовках выходит Щихута. Серые вороватые глаза, заросшие бровями, большой рот, уравновешиваемый широкими квадратными щеками, немного подвисающими, уши с крупными мочками и то ли неровно выстриженная, то ли неровно отрастающая шевелюра – из какого гнезда он успел вылупиться, созреть и начать меня третировать, почему он отделился от стаи себе подобных и придумал такое развлечение? Впрочем, придумал это громко сказано…Такие, наверное, и руки не моют после всех дел в туалете. Я не могу скрыть брезгливости, хоть и знаю, что придется расплачиваться.
Не тратя ни секунды на размышление он подбегает и пытается замахнуться ногой мне в голову, как делают в фильмах про карате. Я знаю, что он не собирается меня калечить, а лишь запугивает себе на потеху, но нервы все равно не выдерживают. Я забегаю в класс, Щихута летит за мной, видит у доски внушительную коробку с раскрошенным мелом и огрызками мелков, и без единого слова швыряет ее в меня. Мел бьет меня по лицу, покрывает волосы, залепляет глаза, а еще он валится на плечи и заполняет малейшие пустоты в шерстяном свитере. Щихута гогочет, а я тру глаза, стараясь перемещать грязь ближе к слезным каналам. Сосредоточенность, с которой я всегда стремлюсь убрать последствия его нападений, злит Щихуту, потому что из меня невозможно выдавить ни ругани, ни слез, ни других признаков трепета перед злом. Мне лишь досадно, что за Щихутой приходится убирать, стирать и чинить, а взрослые считают его нападения заигрыванием. А значит, они умиляются и одобряют. «Растрепал книгу на лестнице? Наплевал слюнявой шелухи в сумку? Испачкал мелом? А почему не пачкает Даночку, Василиночку и Алёнушку? Тут, Даша, как ты себя поставишь, так и будет. Известное дело, школьные симпатии».
Звенит очередной звонок, и я вижу через белесую пелену мела, как это отродие, очевидно, торопясь на праздник, опять подскакивает надо мной в какой-то стойке, делает «вертушку», одной ногой задевает край моего уха и убегает. Я ловлю себя на том, чтовидя взмах его ноги, я хочу схватить и больно скрутить то, что намечается в бугорке между этими ногами.
Открывая попеременно глаза, запорошенные мелом, я кидаюсь к учительской тумбочке и в первую же секунду понимаю, что там уже давно все по-другому, что нет никаких сапог. Тогда я обхожу шкафы. Там нет сапог, он забит скучными учебниками Старковой и Диксона. Все вычищено, выметено, на окнах лежат мешки с ватой для окон, со стены вежливо смотрит Шекспир, и только мел, разбросанный Щихутой, нарушает впечатление стерильности. В классе не осталось ничего прежнего. Пора успокоиться на этот счет.
В таком виде я не смогу присутствовать на празднике, да и поздно уже… А если в коридоре меня такую увидит Женя? Нет, нет, нет. Мы итак пропустили миллион четвергов.
Но мысль о том, что Красная Женщина, опасаясь чего-то неясного, ждет меня в темном углу вестибюля, который она победоносно пересекала каждое утро тридцать лет подряд, вынуждает меня пусть в нелепом и подавленном виде, но все же пройти лестницу и сообщить ей, что поиск ни к чему не привел.
Но сначала я беру кусок ваты, плюю на него и стираю мел с лица. Однако мел с головы продолжает сыпаться на плечи. Судорожно вычесывая растопыренными пальцами волосы над мусорным ведром, я замечаю в нем голенища сапог, белых. Они торчат из потрепанного пакета в витках искореженных фотопленок. Я запираюсь в кабинете и наскоро разворачиваю пленку на фоне Рыцаря и Бесстыдницы за окном. На квадратиках кадров изображены накрытые столы, десятки головок в бантиках и центральная фигура в умопомрачительных платьях, на каждой пленке в новых. Какое же все-таки у нее хорошее чутье…
Прижимая к груди грязный пакет с сапогами, я спешу через этаж в кабинет нашего класса. Щель в двери открывает вид на первую парту с сидящей в ворохе сценариев Ксюшей, которая слегка нервничает. Галина Васильевна, наша математичка, заканчивает вступительную речь.
Мы один из последних полных классов в синегорской школе. Во вступительной речи одинокая и элегантная в свои тридцать пять Галина Васильевна старается сказать нам глобально много: отругать и поздравить, выразить гордость и, наконец, пригрозить, что все станем дворниками, если не будем относиться к математике всерьез. Галина Васильевна может несколько раз за отведенные пять минут перейти от поздравлений к причитаниям. Краски на ее лице меняются от розоватого благодушия к обличительному багрянцу, но в конце всегда доходят до деловитой бледности. Она должна успеть дать, а мы – взять от нее что-то важное, пока не разъехались отсюда по миру, оставив после себя запустение. Опаздывать на ее речи неудобно, потому что Галина Васильевна сразу увидит в тебе будущего дворника.
– Ксю, проведи без меня, – шепчу я в дверь, – Проведи без меня!
– Засранка! – отвечает Ксюша сквозь торжественные слова Галины Васильевны.
Отпрянув от двери, я мчусь в вестибюль, где Красная Женщина уже в окружении слушателей, каждый ростом метр с кепкой. Тихо протянув ей пакет, я на минуту теряюсь у нее под мышкой, привлеченная властной рукой, и слышу, как тон, с которым примадонна вещает собеседникам о зимующих птицах, приобретает глубину, и в него вливается радость.
Когда я возвращаюсь, еще раз стряхнув с себя мел, там играют в игру «ручеек», и не замечают меня. В игре нужно схватить за руку понравившегося человека противоположного пола и протащить через вереницу таких же пар. «Ручеек» это один из любимыхметодов Галины Васильевны, если«нужно подвигаться после того, как посидели». Я вливаюсь в празднество, несмотря на неестественно бледный вид, аКсюша мимо меня через «ручеек» тащит за руку одноклассника, который ей, конечно же, не нравится, и испытывающе смотрит на меня.
Звучит песня на английском языке про то, как маньякпогубил девушку и поместил ей в рот бутон розы. Галина Васильевна притопывает песне в такт: красивая песня, иностранная. Затем я топчусь с одноклассником по дощатому полу, мои руки на чьих-то неразвитых плечах, чьи-то руки – на моей только что наметившейся талии. Выбор песен невелик –«Тучи как люди»Иванушек и заслушанная до дыр песня из «Элен и ребята», которую безголосо, но мило исполняет Элен Роле.
На нас, танцующих, иногда посматривают учителя, которые думают, что они всё про всех знают, как сестры Ивановы. Они думают, что душевную привязанность подростка можно распознать по тому, как часто он выбирает одного и того же человека в «ручейке» и как часто приглашает его танцевать. Большей глупости нельзя и придумать.
Как только мы остаемся один на один с Ксю за перегородкой раздевалки, слезы наворачиваются на глаза сами собой. И льются и льются, и наконец, их выливается столько, что хочется пить.
ГЛАВА 9. ФИЗКУЛЬТУРА
Внутренний монолог, где я продолжаю увещевать себя в том, что мы с Женей обречены встретиться, не умолкает ни на минуту, ни среди шумных школьных развлечений, ни в стрельбищах петард на городской площади, ни в возвращениях домой с компанией, которая, кажется, перебила об углы домовнаши блюдца и чашки в пакете.
Каждый день я просыпаюсь и вижу под веками молнию света, которая несется из глубины сознания через все мое существо: «Я нравлюсь ему». Я могу лежать так час или два в кровати, прислушиваясь к сердцу и сияя от этой мысли. Заряд настроения смешивается с ощущением сбывшейся новогодней сказки.
А в марте, спустя шесть четвергов, как только лучи солнца стали задерживаться на солнечной стороне дома, а из северного холодильника (алюминиевый короб, вывешенный на наружную часть форточки) начало капать, хозяин самого модного в поселке вещевого магазина вернулся с новым товаром.«Закрыто на приемку товара»– эта табличка кружит головы.