Повесть об одном эскадроне
Шрифт:
— Ну, ты, дурень, куда лезешь?! — крикнул вдруг Комаров Свешневу, который, царапая крыло шпорой, пытался забраться в кабину. — Не порть добро.
— Так все одно жечь командир приказал, — Свешнев беззлобно ткнул обшивку носком сапога.
— Жечь? А ну, слазь! Кобель сытый, поищи другую игрушку… Товарищ командир, — обернулся он к Дубову, — как же так — жечь? Может, я его перегоню к нашим, а? Я механиком в Гатчине служил. Мотор знаю…
Комаров уперся взглядом в Дубова, щеки его зарделись. Дубов словно заново увидел бойца: у Комарова — руки металлиста, как
— А кто полетит? Ты?
— Нет, я не смогу. Правда, все знаю — да не пробовал.
— Так кто полетит?
— Он. Наган в затылок и лети. А меня на всякие там мертвые петли не возьмешь, я и бортмехаником летал, их штучки знаю.
— А если он тебя тепленьким к белым привезет? — Дубов уже понял, что предложение Комарова осуществимо, но хотел знать, что думает сам боец.
— Ему жизнь-то дорога…
— А тебе?
— Мне… Тоже… Наверно, даже больше, чем ему. Я еще в коммунизме пожить хочу, а у него что? Потому он и не заблажит, что нет у него твердой опоры в жизни.
— А ты, Комаров, гляжу я, психолог.
— Станешь, командир. Летчики — они все подряд ненормальные. Нагляделся я на них. Тот кошку с собой в воздух берет, этот куклу — талисман, говорит. Да вы спытайте его, посмотрите, он уже готов, тепленький!
Пилот полулежал у куста и тоскливо смотрел на закат. На лице его было написано покорное безразличие к своей судьбе, и только в уголках глаз, затененных прищуром, искрились слезы жалости к самому себе, к своей дурацкой судьбе.
Дубов заглянул в документы:
— Поручик Шестаков!
Пленный вскочил на ноги, пошатнулся, но остался стоять, вытянув руки по швам. Глаза его бегали по лицу красного командира, пытаясь прочесть судьбу.
— Я ж говорил, командир, — шепнул Комаров.
— Показания давать будешь? Или… — Дубов кивнул головой в сторону кустов. Пленный еще раз взглянул на закат, едва приметно вздохнул. В этот момент Егоров с шумом выбил о ладонь трубку-носогрейку. Пленный вздрогнул.
— Слушаю вас.
Ничего нового для Дубова пленный рассказать не мог — это стало ясно командиру довольно скоро. Он уже начал торопиться и вопросы задавал больше для видимости, как вдруг Шестаков, почувствовав, что никакого интереса для красного командира не представляет и что скоро ему, видимо, придется брести в свой последний путь, сказал извиняющимся голосом, словно оправдываясь:
— Видите ли, я давно не был в части, потерял связь, так сказать, с событиями…
— То есть как это давно не был в части? — насторожился Дубов. — А заправлялся где?
— Когда меня откомандировали к Козельскому, мне завезли горючее в деревню, — Шестаков перегнулся вперед и показал на карте
Теперь Дубов оживился. Он стал забрасывать офицера вопросами, забыв об одном из главных, выработанных им самим правил допроса — ждать ответ на каждый вопрос и не торопить пленного.
— А как вы связываетесь с Козельским? А кто охраняет бензин? А знает ли Козельский вас в лицо? — Дубов и не замечал, что стал называть пленного на «вы». Шестаков отвечал подробно и даже помогал командиру — дополнял, вспоминал мелкие подробности, показывал на карте все стоянки…
…Через час, записав все, что мог рассказать офицер, Дубов вышел из штабной землянки вместе с Комаровым. Он не удержался и толкнул красноармейца кулаком в бок:
— Действительно, психолог. Так вот, Комаров, быть тебе, комару, опять в воздухе. Только не к нашим завтра полетишь, а к белым. И чтобы мотор работал, как часы. Я тебе, моторист, такое задание придумал — самому не верится!
Давно уже поручик Покатилов не чувствовал себя так отвратительно, как в эти дни. Ему фатально не везло. Все началось в тот момент, когда он под влиянием гнева, обиды, ревности объявил Наташу красным агитатором. Большей глупости он придумать конечно, не смог бы, даже если бы долго старался… Его обвинили в том, что он упустил главного агитатора, резидента, к этому прибавилось еще и обвинение в пассивных действиях при стычке с отрядом красных. Историю, конечно, раздули завистники из штаба. Тыловые крысы — на бумаге сражаться легко! Если бы он знал, что все так обернется, он бы сделал вид, что не заметил ни красного, ни Наташи. А потом?.. Потом болтливый либерал попрыгал бы у него… Да что говорить, сделанного не воротишь.
И вот теперь Покатилов уже не командир отдельного отряда, а всего-навсего ротный у полковника Козельского, которому поручено найти и уничтожить красную кавалерийскую часть, пробравшуюся в тыл. И хотя Козельскому выделили почти батальон, поручик чувствовал себя неважно. Гоняться за кавалерийским регулярным отрядом — это совсем не то, что арестовывать безоружных комбедовцев и активистов по маленьким деревушкам…
В довершение всего друзья передавали, что полковник Козельский неоднократно называл арест мадемуазель Краснинской не джентльменским поступком. Старый осел, в белых перчатках воюет…
…Покатилов прислушался. Его звали. Ну, конечно, опять его новый дружок, корнет из павлонов, Валька затеял вист.
— Иду! — ответил Покатилов и лениво зашагал к сеновалу, где расположились офицеры его роты.
Но не успел он сделать и трех шагов по открытой полянке, как над ней появился низко летящий «ньюпор». Покатилов присел. По фронту ходили слухи о страшном красном авиаотряде Братченко; неуловимом и грозном. Поручик бросился на землю. Казалось, над самой его головой пророкотал мотор.