Повесть об укротителе

Великанов Василий Дмитриевич

Открывая льву пасть, Николай Павлович страховал себя от укуса: он натягивал на клыки губы и лев опасался смыкать челюсти — укусишь самого себя.

На прыжки через барьер первого пустили Пипо, а за ним пошли львы и волк. Этот трюк звери усвоили довольно быстро, но смотреть на арене простые звериные прыжки, пожалуй, будет не очень интересно. Надо этот трюк оживить какой-нибудь шуткой.

Когда звери начинали прыгать через барьер, Николай Павлович говорил:

— Что-то лениво прыгают. А ну-ка, Мишук, поддай-ка им жару.

Он

подводил медведя к барьеру, и в тот момент, когда зверь с разбегу готов был сделать прыжок, Николай Павлович взмахивал кнутовищем, как бы стремясь ударить прыгуна под заднее место. Зверь пугался и делал огромный прыжок.

Николай Павлович брал лапу медведя и взмахивал ею на прыгающих зверей. Мишук быстро усвоил этот жест и смело поддавал и Дипо, и Фатиме, и волку. Но как только появлялся на дорожке Султан, медведь пятился и прятался за хозяина.

После каждого выполненного движения и трюка Николай Павлович смело подходил к животным и ласково трепал их по шее гладил с заметным нажимом, приговаривая тихо, но твердо. «Браво, Султан. Хорошо, Абрек».

— Надо их ласкать решительно и властно, чтобы они чувствовали силу и тяжесть человеческой руки. — скачал Николай Павлович, — вот почему, Ваня, надо быть сильным.

— Дядя Коля, и как это вы не боитесь Султана, когда он огрызается? — спросил Ваня

— Нельзя, Ваня, отступать перед зверем и показывать ему свой страх. Тогда мы потеряем над ним власть. Таков уж закон приводы: кто убегает от зверя на того он нападает, а кто сам на него наступает, от того он уходит.

— Но ведь лев сильнее человека.

— Конечно, сильнее, но звери инстинктивно боятся человека. Львы, наверно, и не догадываются о том, что могли бы убить меня одним ударом лапы.

— Дядя Коля, а звери понимают слова? — спросил Ваня

— Нет, Ваня, животные не понимают смысла слов.

— Но ведь они слушаются вашей команды?

— Слушаются, Ваня. Они запоминают характер звука и интонацию слов, а не их смысл. Вот я тебе сейчас это покажу. Пойдем к ним.

Они подошли к клетке, в которой находилась львица.

— Фатима! — отрывисто, резко произнес Николай Павлович — Иди ко мне! Милая! Хорошая! Иди! Я при-ласкаю тебя! Ну?!

Львица вздрогнула и отошла к противоположной стенке недоверчиво посматривая на хозяина. Ее испугал грубый тон его слов.

— Фати-имка, — нараспев, мягко, ласково заговорил Николай Павлович, — я тебя побью-ю, зверю-юга, гадкая, проти-и-вная… Иди от меня.

Львица подошла к решетке, около которой вплотную стоял Николай Павлович и, по-своему мурлыкая, стала тереться боком.

— Видишь? — спросил Николай Павлович.

— Вижу. А почему же, дядя Коля, Владимир Дуров пишет, что он даже гипнотизировал животных? Если зверь не понимает слов, то как же он поймет человеческую мысль?

— О, да ты. я вижу, Ваня, стал разбираться кое в чем. Конечно, Владимир Леонидович — замечательный знаток дрессировки, и он прав в том, что животное —

это не машина, а живое существо и к нему надо относиться гуманно, с состраданием, но в отношении гипноза животных он явно перехватил. Ты ведь читал Бехтерева и Павлова? Все дело, Ваня, в рефлексах.

— Ну, а взгляд-то человека звери всё-таки понимают?

— Не столько, Ваня, понимают, как чувствуют. Когда я зверя фиксирую глазами, он побаивается строгого взгляда. Но это далеко не гипноз.

Чем больше Ваня читал о животных, присматривался к ним сам и слушал своего учителя, тем более интересными они ему казались. Они лишены самого дорогого для всего живого — свободы, воли и, наверно, страдают. Их надо беречь и жалеть. Дуров прав: надо так себя вести, чтобы животные видели в тебе не врага, а друга.

Зверей надо было ещё приучать и к музыке. Ведь в цирках играют оркестры. Николай Павлович умел играть на саратовской гармошке. Во время очередной тренировки Николай Павлович вошел в вольер с гармошкой и заиграл протяжную песню «Уж ты сад, ты мой сад, сад зеленёнький».

Львы, слушая музыку, наклонили головы набок, Пипо заскулил, Абрек завыл, а Мишуку музыка явно не понравилась. В то время, когда Николай Павлович проходил вблизи него, медведь ударил лапой по гармошке. Гармонь сипло пискнула и с разорванными мехами упала к ногам хозяина.

Надо было приучать зверей не только к музыке, но и к публике, к шуму и аплодисментам. Во время тренировочных занятий во двор к Ладильщиковым сбегалось много соседских ребятишек. Окружив вольер и вытаращив глаза, они замирали и, казалось, не дышали, боясь проронить слово. Николай Павлович весело спросил:

— Ребята, нравится вам?

— Нравится, — робко, тихо ответили мальчишки.

— Ну так давайте, ребята, пошумим и похлопаем. Да погромче!

Ребята постарались: все разом они так громко закричали, захлопали в ладоши и засвистали, что звери шарахнулись в разные стороны, собаки залаяли и даже попугай в сарае затараторил: «Тико-тико-тико». — Тише, ребята! — остановил их Николай Павлович. — Вы уж очень громко; и не свистите. На свист мы не рассчитываем.

Шуметь стали потише, и животные успокоились,

— А ну, ребята, — сказал Николай Павлович, — несите сюда всё, что есть у вас из музыки.

Мальчишки разбежались по своим домам и тут же притащили кто балалайку, кто гармошку, гитару, мандолину, колокольчик, скрипку и свисток. Не было барабана и «тарелок». Их заменили пустым бочонком и двумя печными заслонками.

Во время репетиции самодеятельный шумовой оркестр заиграл так нестройно и дико, что Мария Петровна заткнула уши и убежала в дом,

— Это не музыка, а жуть какая-то, — оказала она. Заметили Ладильщиковы, что погода на зверей действует: сырая их угнетает, а в жару они ленивы и сонливы, когда же наступала вечерняя прохлада, звери оживлялись я становились даже более понятливыми и послушными,