Повести и рассказы
Шрифт:
Наги промолчал. И в жутком молчании этой бесконечной ночи Кериму ответил лишь едва слышный звон в его душе.
— Так ты говоришь, что врать не станешь? — голос Наги звучал теперь хрипло и отчужденно. И эта отчужденность Наги была созвучна с тем, что происходило в душе Керима. Неужели только это и осталось теперь от времени, когда они были друзьями? Так, как разлитый в воздухе запах металла был памятью о кладбище старого железа…
— Оставь меня в покое, Наги, я же сказал: врать ей не буду.
— А ведь ты иногда бывал приличным человеком, —
— И когда это было?
— Бывало, друг, бывало — когда ты был пьян. Вот жаль только, что стоило хмелю выветриться — и твоя подлость опять вылезла наружу.
Керим оглянулся в тщетной надежде отыскать ту дорогу, что привела его сюда. Но дороги не было. Кажется, она и впрямь пролегла в мире лишь раз, и только в эту ночь — а теперь вот минул срок, — и дорога исчезла навсегда. Кто знает, может, та дорога и была проложена самой луной, вымощена ее светом… Один, только один-единственный раз за целую жизнь мог человек пройти по этой дороге.
Обычное, абсолютно реальное шоссе начиналось здесь, у бакинской окраины, и вело прямо к центру города. Луна уже зашла, но до восхода солнца было еще далеко. И, насколько хватало глаз, перед ними лежала пустынная ночная дорога.
— Далеко отсюда до дому?
Наги уселся на камень у обочины.
— Это тебе виднее, сам должен знать, — ухмыльнулся он.
— Клянусь, поразительное дело…
— Что еще?
— Да я же пешком сюда по этой дороге пришел.
Наги молчал, не сводя глаз с темной поверхности шоссе.
— Ты во сне шел, — наконец, проговорил он. — Чего другого можно ожидать от человека, который так похож на зайца? Вот ты и шел, шел, шел с закрытыми глазами и дошел… Так и подлецом стал…
— Выходит, чтобы не быть подлецом, нужно врать?
Наги встал, неторопливо подошел к Кериму. Положил руку ему на плечо и некоторое время стоял так, весь напрягшись, крепко сжимая пальцы. Потом устало расслабился, руки его повисли, словно вместе со злостью из Наги ушла и жизнь, и Керим услышал его обесцвеченный, мертвый голос.
— Подлец ты, подлец! Это правда, и то, что я тебя боюсь, правда! Клянусь, никого не боюсь я в этом мире, а тебя, размазню, тихоню, подлеца — боюсь!
Керим молчал, не в силах произнести ни слова. Он не мог, не хотел позволить себе поверить в то, что человек, стоящий перед ним — Наги, что знакомого и дорогого для него человека больше не существует, он умер, растворился в этом, стоящем перед ним незнакомце… Керим стоял и судорожно искал слова. Одно только слово, которое должно было бы взорвать затянувшееся молчание, молчание конца.
— Чего тебе бояться?
— Чего? Да того, что никак не могу разобраться до конца в твоей подлости! Ты думаешь, я пьян? Ни черта! И, клянусь, никогда голова моя не была такой ясной, как теперь. Я совсем трезвый, как стеклышко. А говорил я тебе когда-нибудь, что стоит мне стать чутким и трезвым — как я испытываю огромное желание придушить тебя. Вот так, гляди! — Наги вновь положил руки на плечи Керима, но теперь пальцы его были вялыми.
Со стороны, наверное, это было похоже на дружеское объятие… Керим стряхнул с себя руки Наги.
— Ладно, хватит, не дури… Человек ты или нет, черт тебя возьми…
— Вот и опять врешь, — взорвался Наги, — не человек я, и ты это отлично, лучше многих других знаешь. Да что там — ты ведь и сам так давно думаешь, вот только сказать не можешь. Слабо сказать правду в глаза, а?
— Ну хорошо, пусть будет по-твоему, только, бога ради, убери, наконец, свои руки!.. Говорим, как глухие. Ты хоть способен сейчас что-нибудь услышать? Вот, например, если я сейчас умру…
— И опять врешь! Не умрешь, не пугай! Ты не из тех, кто умирает вот так, за здорово живешь. Просто слегка чокнулся, а теперь просыпаешься, приходишь в себя. Хочешь ты сейчас по-настоящему только одного — попасть поскорее домой. Что, не так? Придешь, на брюхе приползешь, прощения клянчить будешь у молодой жены, жаловаться на меня, пьяницу. Ведь ты чистенький у нас. Но запомни — ты все равно скажешь ей о Бузовнах… Не забыл, как родственника зовут, а?
Керим поглядел на дорогу.
— А вот и машина, кажется, — сказал он. — Спрячь руки, Наги, дорогой, и, пожалуйста, запомни — нет у меня никакого родственника. Нет, понял?!
Наги отошел, встал на самой середине дороги и поднял руку. Машина приближалась, она дошла уже почти вплотную к Наги, а тот все так и стоял, загораживая ей путь, с поднятыми руками. Но машина, не затормозив, обогнула его, пронеслась у самой обочины и только тогда, когда вдали растаял ее силуэт, Наги, крепко выругавшись, сошел, наконец, с дороги.
— Ну что ты за дрянь, а? Неужели ни разу не можешь уступить старому другу? Все, всегда и все должно быть только по-твоему? Но почему, черт тебя подери? Хочешь быть чистеньким, чистоплюй, а? Или тебе кажется, что ты и есть настоящий мужчина? Да что там мужчина, ведь ты здесь, на земле, исполняешь миссию самого аллаха! Никак не меньше, угадал?
— Да пропади ты пропадом, всю душу мне вымотал! Пусть будет по-твоему. Скажу я, слышишь, скажу, что ездил в Бузовны. К родственнику. К Агагусейну. Чего ты еще от меня хочешь? Заткнешься ты, наконец, или нет?
Наги смолк. Было похоже, что слова Керима пришлись ему по душе.
— А что, если бы ты сказал это немного раньше, — умер бы, что ли? Нет, все-таки подлец ты, большой подлец. Да еще и упрямый, как осел. И чистоплюй — это уж точно!
Черные глаза Наги не отрывались от земли. Вдруг по лицу его вновь отчетливо скользнула все та же мерзкая тень. И сразу вслед за этим мир вновь затопил лунный свет, чистый, прямой. Но глаза Наги мешали Кериму отдаться этому свету, и прекрасный мир этой ночи, мир, лишь недавно принадлежавший Кериму, не впускал его в свои владения. На дороге появилась еще одна машина, и было похоже, что эта, наконец, их подберет. Она подошла совсем близко, когда Керим произнес слова, от которых мгновенно проснулась притихшая было ярость Наги.