Повести и рассказы
Шрифт:
— За красный уголок сейчас примусь.
Геннадий глаз не спускал с рук Кнопочкина, словно он никогда до этого не видел, как моют швабры.
Вот радист вытащил швабру на палубу. Он ее так выполоскал, что длинные пеньковые нити стали совсем белыми и пышными.
Вот он встал правой ногой на конец швабры и принялся отжимать ее, поворачивая деревянный черенок в сторону от себя. Из пеньковых веревок, теперь скрученных в плотный жгут, струйками выбивалась вода и стекала за борт.
«Как у него все ладно получается! — подумал Геннадий. — Швабра будто сама в руках вертится… Радист, а за что ни возьмется, все умеет делать!»
Неожиданно сверху раздался негодующий голос Любы:
— Это так «быстренько»?
— Фигаро здесь, Фигаро там! — закричал, не растерявшись, Геннадий.
На капитанский мостик он влетел, как на крыльях. Передав девушке банку с мелом, Геннадий развалился на белой со спинкой скамейке и покосился на рулевого Агафонова.
Рулевой давно расстался не только с кителем, но и с тельняшкой. Коричневые брюки он закатал до колен. Когда Геннадий глядел на Агафонова — на его раскрасневшееся лицо с чуть желтоватыми глазами, отороченными пушистыми ресницами, на порыжевшие темно-русые волосы, на мускулистое загорелое тело, лоснившееся от пота, ему казалось, что тот весь пронизан солнцем.
Вдруг рулевой сказал:
— Опять самоходка нас обгоняет!
Геннадий повернулся к корме. У слегка вздыбленного носа самоходки, приближавшейся к плоту, прыгали курчавые белые барашки. Геннадий всегда восхищался видом этих красивых быстроходных грузовых судов, в скорости не уступавших лучшим пассажирским пароходам.
Донесся звук сирены. Самоходка просила у «Сокола» согласия обогнать его с правой стороны.
— Жучков, дай отмашку с правого борта! — приказал второй штурман Давыдов, стоявший в рубке за штурвалом. И потянулся к рычажку, укрепленному у потолка.
Над тихой Волгой поплыл басовитый продолжительный гудок. «Обгоня-ай!» — казалось, трубил «Сокол».
Геннадий вскочил и побежал на мостик, на ходу вытирая ладони о штаны. Выхватив из железного чехла белый флажок-отмашку, Геннадий развернул его и выбросил вперед руку. Он стоял на капитанском мостике прямо, слегка откинув назад голову, и не торопясь, с достоинством бывалого человека махал флажком из стороны в сторону.
В эту минуту Геннадий был самым счастливым человеком на судне.
На нижней палубе кто-то прокричал:
— А кажись, братцы, «Запорожье» мчится!
Штурман Давыдов, худощавый молодой человек с красивыми цыганскими глазами и усиками щеточкой, посмотрел в бинокль и коротко бросил:
— «Казань».
Самоходка приближалась. Теперь уже и без бинокля можно было прочитать крупную надпись: «Казань».
Просторная палуба судна была заставлена длинными ящиками и какими-то машинами, закутанными в брезент.
У правого борта «Сокола» столпилась вся команда.
— Как птица летит! — весело проговорила Люба Тимченко.
Геннадий свернул флажок и, положив его на прежнее место, снова развалился на скамейке.
На верхнюю палубу поднялся запыхавшийся Юрий.
— Миш, чего еще делать? — обращаясь к Агафонову, спросил он, улыбаясь широко и радостно.
— На левый борт отправляйся. Там у мостика медные поручни не чищены. Банка с тертым кирпичом у рубки стоит.
Агафонов посмотрел на потного Юрия и тоже улыбнулся:
— Ишь как разошелся! Того и гляди, дымиться начнешь!
— Печет, — ответил Юрий и побежал к рубке.
— Панин, пока я тут швабрю, чтоб закончить! — прокричал рулевой вдогонку Юрию.
Геннадий подумал, что Агафонов сейчас добавит: «Ну-ка, Жучков, помоги Юрию», — но тот больше ничего не сказал. «Он будто меня и не видит», — обиделся Геннадий.
Летим мы по вольному свету,
Нас ветру догнать нелегко, —
запел вполголоса Агафонов свою любимую песню и, взмахивая руками, на которых упруго перекатывались желваки мускулов, снова размашисто завозил по мокрой палубе шваброй.
Захватив жестяную банку с мелко толченным, словно пудра, кирпичом, Юрий прошел на мостик и рьяно взялся за дело. Обмакнув тряпку в ярко-красный порошок, Юрий подносил ее к медному потускневшему пруту и озабоченно прищуривался.
Помедлив мгновение-другое, будто прикидывая, с какой стороны ему удобнее взяться, Юрий вдруг проворно начинал водить тряпицей по пруту, наклоняясь то вправо, то влево.
— Не блестит? Заблестит! — приговаривал он. — Не блестит? Заблестит!
И вот медные поручни и на самом деле так засверкали, что Геннадий, которому вдруг наскучило сидеть без дела, когда все были чем-то заняты, старался реже глядеть на мостик.
А Юрий, не замечавший ни горячих солнечных лучей, ни катившихся по лицу крупных капель пота, уже надраивал суконкой поручни, приобретавшие зеркальный блеск.
Геннадий встал и подошел к Юрию.
— Помочь, что ли? — небрежно спросил он. — А то запаришься один!
Юрий нисколько не удивился, будто знал, что Геннадий обязательно придет ему помогать.
— Бери суконку и шлифуй вон тот прут. А я возьмусь за нижний, бока ему потру.
«Необитаемый» остров
В начале двенадцатого, как только закончилась приборка, капитан «Сокола» Сергей Васильевич Глушков не спеша прошелся по судну, придирчиво ко всему присматриваясь.
Капитан был в поношенном темно-синем кителе с поблекшими золотыми погонами и в форменной фуражке. Он лишь в исключительных случаях надевал свой новый, парадный китель с гладко отутюженными брюками, говоря, что в старом кителе чувствует себя свободнее, «по-домашнему».