Повести и рассказы
Шрифт:
Глушков встал, прошелся от двери к двери.
— Ну, а теперь давайте-ка посмотрим ваши схемы, — сказал он немного погодя практикантам. — Что у вас там получилось?
Просторы волжские
Юрий слегка наклонялся вперед, не торопясь заносил назад весла и, неглубоко погружая их в воду, тотчас рывком притягивал к себе вальки. От сильного, упругого толчка лодка летела вперед, и под днищем у нее булькала вода.
Каждым своим движением Юрий старался подражать Агафонову, лучшему гребцу судна.
Лодка все ближе и ближе подплывала к плоту. От намокших бревен пахло смолой, сырыми опилками и скипидаром. Если закрыть глаза, то начинало мерещиться, будто находишься не на Волге, а где-то в глухом сосновом бору.
Как хорошо в июньский полдень на Волге! Жарко, но жара эта не гнетет, не утомляет. Она приятна после зимней стужи, после острых, прохватывающих апрельских ветров, после неустойчивого мая, когда за день бывает столько перемен: и выглянет солнышко, и поморосит дождь, и наступит похолодание.
В застывшем воздухе кружились чайки и, свесив вниз головы, высматривали добычу. Низко над головой, вблизи лодки, пролетела стрекоза, блестя длинными крылышками. Она схватила на лету только ей одной видимую букашку и взвилась вверх.
А по воде плыли белые невесомые пушинки. Уж не снег ли? Нет, это с тополей полетел пух. И забелел весь берег вокруг великанов деревьев, точно его и на самом деле запорошили снежные хлопья небывалой летней вьюги.
В народе июнь не напрасно называется месяцем света. В июне стоят самые длинные дни. В июне заря с зарей встречается.
Особенно длинными кажутся дни в июне на Волге. Здесь так много света, что в полдень почти немыслимо смотреть на тихую реку, сливающуюся на горизонте с высоким, безоблачным небом: глаза то и дело наполняются слезами.
Как раз в это время и случается иногда увидеть на Волге такую картину, которая возможна, пожалуй, лишь во сне.
Вот плотовод миновал излучину и, обогнув крутой холмистый берег, вышел на широкий плес. И перед глазами вдруг открылась недосягаемая даль, когда сразу трудно определить, где кончается вода и начинается безбрежная небесная высь. И показавшийся вдалеке встречный пассажирский пароход представляется повисшим в воздухе хрустальным замком.
Юрий любил ездить на плоты. Особенно приятно бывать здесь в солнечные дни. Хочешь — купайся сколько влезет. Залезай на стоящие вдоль края плота бабки и прыгай с них головой вниз в теплую, ласковую воду. Или лежи на пахучих сосновых бревнах и загорай, ворочаясь с боку на бок, ощущая во всем теле сладостную истому. Иногда к груди или ноге пристанет кусочек молодой золотисто-прозрачной коры, звенящей, точно фольга. Она тонка, как папиросная бумага, и, если ее прижать к губам и дуть изо всей силы, можно сыграть боевой марш. А можно еще посидеть на краю плота просто так, ничего не делая. Сидеть, погрузив босые ноги в быстрые волжские струи, смотреть на проплывающие мимо берега, забыв обо всем на свете, — разве это не наслаждение?
Еще до поступления в ремесленное училище Юрий почти каждое лето ездил в гости к дяде Пете на плотовод «Суворов». На этом буксирном пароходе дядя Петя, школьный товарищ отца, работал капитаном. Ежегодно накануне открытия навигации он присылал Юрию такое письмо: «Вот тебе мой строгий приказ: как кончатся в школе занятия, тотчас отправляйся к месту твоей летней службы. Передай Наталье Васильевне мой нижайший поклон и заверения в том, что ее сынище прибудет домой в конце августа в целости и сохранности. Твой дядя Петя».
На руках у Натальи Васильевны Паниной, кроме своих ребят — Юрия и Елены, — было еще три племянницы. Паниным жилось трудновато, и Наталья Васильевна охотно отпускала Юрия гостить на все лето к дяде Пете.
— Только смотри, Юрок… смотри за борт не свались, — говорила мать, снаряжая сына в дорогу.
— А ты, мам, не бойся, — отвечал Юрий, потупясь. — Я ведь уж большой!
Мать ласково проводила ладонью по голове сына с непокорным вихорком на самой макушке и улыбалась:
— Золотой ты мой! Волгарь ты мой!
— А я, мам, и вправду волгарем буду. И тоже, как дядя Петя, плоты буду гонять.
«А Петру Иванычу написать надо, — подумал Юрий, работая вёслами. — И матери тоже надо… Беспокоится все, должно быть, как бы чего со мной не случилось. Она уж такая… всегда беспокоится».
И вспоминалась мать, худенькая маленькая женщина с гладко расчесанными на прямой пробор волосами, наполовину седыми, но еще такая молодая и красивая. Вспомнился и родной дом на горе, из окна которого открывался вид и на весь Звениговск, утопающий в зелени, и на Волгу, и на пойменные луга на той стороне, и на душе почему-то стало немного грустно, чего-то было жаль.
«Потерпи еще годик, дорогая, — мысленно обратился Юрий к матери. — Кончу будущей весной училище и на плотовод попрошусь… Я уж теперь твердо решил идти на плотовод. На нем и Волгу лучше узнаешь, и заработки здесь больше, чем на пассажирских судах… Через годик тебе куда как легче будет жить!»
Плот был совсем рядом, когда Юрий сказал себе: «Шабаш!» — и перестал грести. Лодка ткнулась в розоватую, с ободранной корой сосну, и Юрий прыгнул на челено, замотал лодочную цепь за бабку — короткий, толстый стояк. Еще раз проверив, надежно ли привязана лодка, он зашагал по скользким бревнам в конец плота.
Юрий прошел половину плота, а избы, стоявшие в его конце, будто даже и не приблизились. На Волге плоты сплавляют «хвостами» вперед. А «голова» плота, на которой сосредоточивается все управление этим колеблющимся «островом», всегда оказывается кормой.
Навстречу Юрию бежала тонкая рослая девочка лет четырнадцати в красном с белой оборкой платье.
Одной рукой она прижимала к груди перекинутую через плечо косу, а другой махала Юрию и что-то кричала.
«Ну и отчаянная эта Женька! Несется, как по асфальту, и под ноги не смотрит!» — подумал Юрий и остановился.