Повести и рассказы
Шрифт:
— Как… скрипка? — переспросил Геннадий, приподнимаясь на локтях.
— Ну да, Скрипка. Кошка у нас тогда была. Писклявая такая, мы и прозвали ее Скрипкой. Она и царапалась.
В песок с разлету ткнулась носом лодка, и из нее выпрыгнули мокрые, накупавшиеся парни.
Только один Давыдов еще не купался. Он сидел на корме и, свесив за борт тонкую волосатую ногу, пробовал, не холодна ли вода.
— Борис Наумыч, да вы прыгайте сразу! — посоветовал Геннадий, проворно вскакивая на ноги.
Юрий тоже встал, покосился на штурмана и с разбегу кувыркнулся вниз головой в воду.
Крупные
— Прыгайте! — опять закричал Геннадий и, подойдя к реке, у самой кромки воды на влажном песке заметил длинные тонкие полосы.
Геннадий присел и стал сосредоточенно разглядывать странный, загадочный рисунок. Неужели кто-то до них уже побывал на острове? Но почему тогда он не обнаружил никаких следов? Да и кому была охота чертить эти путаные полосы?
Геннадий не заметил остановившегося около него радиста Кнопочкина. Радист посмотрел на петлявшие бороздки, нацарапанные на песке словно острием ножа, и улыбнулся:
— Ишь какой след оставила ракушка.
Геннадий поднял голову.
— Ракушка? — недоверчиво переспросил он и рассмеялся.
— Ее работа! — Кнопочкин тоже присел. — Вчера на этом месте еще вода была, вот она и ползала. Эти ракушки знаешь какие путешественницы? Выставят наружу «ногу» — мускулистый такой отросток и ползут себе по дну. Если бы глянуть на волжское дно — все, должно быть, исписано ракушками. — Он помолчал. — Не приходилось видеть, как ворона лакомится ракушками?
— Нет.
— Найдешь ракушку, попробуй-ка ее раскрыть. Не тут-то было! Обе створки друг с другом как замком схвачены. Ну, а вороне и подавно — где ей справиться с этим делом! — Кнопочкин поднял на Геннадия глаза; тот смотрел на него не мигая. — Но как же все-таки ее раскрыть? Хитрая ворона вот что придумала: она берет ракушку в клюв и поднимается высоко в небо, а оттуда бросает ее на камни. Ловко? Ракушка раскалывается, а уж ворона тут как тут. И расправляется с добычей.
В стороне от лодки раздавались смех, крики, плеск. Это сокольцы гонялись друг за другом, брызгаясь и ныряя. Наверно, никогда еще в этих местах не было такого веселья.
Кнопочкин не удержался и тоже бросился в свалку.
Немного погодя и Геннадий побежал за ним.
Прямо на Геннадия шел Юрий. Он что-то разглядывал, близко поднеся к мокрому лицу ладонь.
— Юрка, что там у тебя? — спросил Геннадий, останавливаясь.
— А вот иди глянь. — Юрий вышел на берег и вздохнул всей грудью.
На ладони у него сидела мохнатая пчела и старательно чистила задними лапками свое коричневато-темное, с золотыми ворсинками брюшко.
Увидев пчелу, Геннадий отступил на шаг и сипящим шепотом сказал:
— Бросай скорее, ужалит!
— А зачем ей меня жалить? — спокойно спросил Юрий, продолжая разглядывать пчелу.
— Как зачем? Пчелы всегда кусаются! — У Геннадия раздулись широкие ноздри. — У нас в колхозе в прошлом году одного мальчишку так искусали… та-ак искусали… весь в шишках ходил!
— Должно быть, за дело.
Геннадий с опаской приблизился к Юрию:
— Ты где ее взял?
— Плыву, а она на воде сидит. — Юрий улыбнулся. — Наверно,
Пчела пошевелила прозрачными крылышками с паутинками прожилок, подумала о чем-то и вдруг взвилась вверх.
— Полетела, полетела! — замахал руками Геннадий. — Прямо на тот берег курс взяла.
Некоторое время Юрий молча следил пристальным взглядом за полетом пчелы. Потом, когда крошечная точка совсем растаяла в синеве неба, он с уверенностью сказал:
— Теперь долетит. Отдохнула. — И, взглянув вправо, добавил: — Генка, а «Сокол»… смотри-ка, уже рядом!
«Сокол» вот-вот должен был поравняться с островом. Он держался середины реки. Отчетливо были видны и оранжевая носовая рубка, и бушприт, и мачта, и черная труба. Грузный, кажущийся непомерно широким от нависших над водой кают, «Сокол» неторопливо шел вперед, с оглушительным шумом подгребая под себя красными плицами бурлящую воду. Всем своим солидным, внушительным видом он как бы говорил: «Мне, конечно, не угнаться за быстроходными пассажирскими пароходами, но это и не мое дело. Я труженик: поглядите, какой плот тащу! Не всякий с таким справится».
Вылез из воды Кнопочкин, похлопывая ладонями по гулкой груди. Он тоже посмотрел на судно и проговорил:
— А «Сокол» наш, ну прямо скажу, — красавец!
«А ведь и верно — красавец «Сокол», — подумал Геннадий. — Многие парни из ремесленного позавидуют нам с Юркой, когда узнают, на каком знаменитом судне мы плавали».
— Эй, вы, трогаемся! — закричал с лодки Давыдов.
Штурман так и не искупался. Он уже давно сидел в кителе, застегнутом на все пуговицы, и нахлобученной на глаза фуражке.
— Надо ехать, — решил и Кнопочкин и направился к лодке. — Пошли, ребята.
Последним залез в лодку матрос, посиневший, но веселый и счастливый.
— Ну, водохлебы, и отвел я душу! — сказал он, лязгая зубами.
— Да уж по всему видно, — мрачно обронил штурман. — Воспаление легких схватишь, тогда узнаешь!
— В июне — да воспаление? — беспечно отмахнулся матрос и, усевшись на скамейку, изо всех сил налег на весла.
Геннадий то и дело оглядывался назад, на удалявшиеся пески. Ему жалко было расставаться с этим одиноким, понравившимся ему островком. Уж никогда-никогда больше он сюда не приедет, никогда не ступит на чистый крупитчатый песок, как снег похрустывающий под ногами.
В штурвальной рубке
В штурвальную рубку — светлую кабину с огромными окнами — Геннадий входил всегда с легким замиранием сердца.
Рубка была командным пунктом: отсюда управляли не только судном, но и плотом.
И как тут не волноваться, когда переступаешь порог рубки!
Побывать в этой небольшой кабине мечтают мальчишки всех поволжских городов и сел. Геннадий же бывал здесь каждый день, а в субботу на прошлой неделе он просидел в рубке полдня, копируя на кальку по заданию капитана один из листов лоцманской карты.