Повести и рассказы
Шрифт:
— Товарищ Сочжу, вы дома?
Никто не откликнулся. Подойдя ко входу, я обнаружил, что дверь заперта, между створками двери была продернута железная цепочка, на ней висел замок. Между створками остался узкий просвет. Значит, хозяина нет дома. Я припал к просвету, заглянул внутрь и весь похолодел. Думаю, что и любой другой на моем месте содрогнулся бы при виде картины, представшей перед моими глазами.
В помещении, прямо напротив двери, стоял квадратный стол, за его массивные ножки в противоположных концах стола были привязаны двое малышей. Видимо, это как раз и были близнецы — сыновья Чжо Найли и Чжао Сочжу.
Я прижался губами к щели, собираясь спросить их про отца, но в последнюю секунду спохватился, сообразив, что оба мальчика спят: один — прислонившись спиной к ножке стола и уронив голову на подобранные колени, другой — лежа боком на земляном полу и обратив личико к теплым солнечным лучам, пробивавшимся через окно.
На лицах мальчиков были различимы следы размазанных по щекам слез. Спали они крепко. Лежавший на боку мальчонка сопел размеренно и ровно, из уголка его ротика протянулась тонкая струйка слюны, блестевшая в лучах солнца, как паутинка. Возле ребят на полу в беспорядке стояли маленькие чашки с остатками каши, валялись ложки, лепешки, куски батата, какие-то бумажные обрывки и радужно раскрашенная глиняная обезьянка-свистулька. Все это отец оставил для сыновей. Он ушел из дому, наверно, давно, дети тут ели, играли, наплакались вдоволь и, умаявшись, уснули…
От увиденного у меня больно сжалось сердце. И хотя я еще не встретился с Чжао Сочжу, картина, свидетелем которой я оказался, поведала немало о его жизни.
Только приготовился я отойти от двери, чтобы отправиться на поиски Чжао Сочжу, как услышал за спиной скрип: в калитку вошел крупный мужчина с тяжелым мешком зерна на плечах. Мешок закрывал часть его лица. Уверенно ступая, он двигался прямо на меня. Во всей его фигуре чувствовалась сила.
— Товарищ Чжао Сочжу? — спросил я.
Услышав мой голос, он легко скинул на землю свою ношу. Ну и силища! Высоченный рост, большие руки, мощная фигура, налитые мускулы, которых не могли скрыть даже ватная телогрейка и штаны. Хотя по виду представительным его назвать было нельзя: в щелочках продолговатых, раскосых глаз отсутствовали живые искорки, а массивное, квадратное лицо не намекало на ум и смышленость. Лоб прорезал длинный, глубокий шрам. От него исходили простодушие и бесхитростность.
На однообразных, глухих и покойных просторах нашего севера, на малолюдных деревенских дорогах, в залах ожидания небольших, безвестных железнодорожных станций таких крестьян много; они не в диковинку и заурядны, как здешние ивы. Они предпочитают носить одежду из хлопчатобумажной ткани, подпоясываются кушаком из грубого холста, летом большинство из них стрижется «под ежик». Они немногословны, а руки у них, если не заняты каким-нибудь делом, всегда заняты ношей. С первого взгляда их можно узнать по простодушному нраву и характеру. И появись вдруг у кого-нибудь из этих людей пытливо-изучающий взгляд, любезные манеры, соверши хоть один из них изысканный поступок, сразу нарушится гармония особого, присущего только им, душевного состояния, нарушатся красота и целостность, свойственные только им.
Чжао Сочжу был без шапки, от его головы, покрытой черной щетиной коротких волос, валил пар, лоб блестел от пота, с этим мешком он, наверно, проделал немалый путь.
— Я — Чжао Сочжу. А что? — Он стряхнул с плеч мучную пыль и шелуху.
Я представился. Он ничего не сказал, только слегка нахмурил брови. Подняв мешок с земли, пригласил меня в дом. Из-за пазухи достал ключ, отомкнул замок, висевший на цепочке двери, и тут же послышался детский плач. Видимо, возня с замком разбудила ребятишек. Обиженные дети всегда встречают родных плачем.
Мы вошли в помещение, здесь было тепло. Чжао Сочжу предложил мне присесть на кан [36] , сам же поспешил развязать веревки, которыми мальчики были привязаны к столу. Освобожденные от пут малыши, как цыплята, которых выпустили из клетки на волю, запрыгали, забегали по комнате. Склонившись к очагу, Чжао Сочжу достал печеный, еще дымящийся батат, разломил его на две части и дал каждому из сыновей по половинке, сказав при этом:
— Бегите на двор, поиграйте!
36
Отапливаемая дымоходом лежанка, низкая и широкая, идущая от стены к стене в домах традиционной постройки на севере Китая. — Прим. перев.
Оба мальчика с почти неотличимыми друг от друга личиками, одинаково пухленькими, с грязными ладошками держали свои порции батата. Их мордашки с еще не высохшими слезинками весело заулыбались, потом близнецы, завизжав от восторга, друг за другом выскочили во двор. На ножках квадратного стола остались болтаться не слишком длинные пеньковые веревки.
Чжао Сочжу налил мне полную чашку кипятка, подал печеный горячий батат, взятый им с очага. В семьях крестьян, живущих на севере, к гостю всегда относятся прямодушно, бесхитростно, чистосердечно, не выказывают особых церемоний, поэтому и мне не было нужды отказываться ради приличия от предложенного угощения, говорить множество пустых любезностей.
Я давно свыкся с нравами этих людей. Без лишних слов я взял кусок батата, принялся за него, запивая горячей водой из чашки. Я себя чувствовал непринужденно, достал сигареты, предложил ему одну, он также принял ее без церемоний. Судя по тому, как неумело, большим и указательным пальцами, он держал сигарету, я понял: привычки курить у него нет. Разминая сигарету, он сжимал ее слишком сильно: пальцы у него были все-таки грубоваты.
Сперва я поболтал с ним о том о сем, потом перешел к делу. Я выложил ему все, о чем передумал после встречи с Чжо Найли. Я ставил себе целью убедить его согласиться на развод. Полагаю, что говорил я убедительно, формулировки выбирал удачно, растолковывал все с исчерпывающей полнотой и логикой. Пока я держал свою речь, он, опустив голову, молча курил, видимо, не хотел ни в чем опровергать меня. Но когда я произнес слова «У вас нет общего фундамента для чувств, значит, ни о какой…», он быстро поднял голову:
— Чего? Что еще за фундамент? Что это ты говоришь?
Я обратил внимание на то, с какой силой он хмурил брови: от мысленного напряжения между бровями у него образовался большой желвак. Мне стало ясно: слова убеждения, которые я очень старательно, вразумительно и складно пытался донести до него, потрачены впустую.
— Духовный мир у таких супругов, как вы, совершенно различен, — пояснил я.
Вообще-то я избегал разговаривать с крестьянами подобным языком, но сегодня это происходило, верно, потому, что я еще находился под впечатлением вчерашних рассуждений Чжо Найли.
Чжао Сочжу после моего пояснения сделал огромные глаза, будто почуял в моих словах что-то совсем несуразное.
— Чего? Что за духовный мир? — сказал он.
— Духовный, — и я пустился было терпеливо объяснять значение этого слова, — это когда у человека есть свои мысли, мечты, влечения, интересы, стремления…
— Чего? Чего? Чего ты мелешь! — громко воскликнул он. — Куда ей нужно стремиться?
Кажется, он не совсем понял мои слова, но общий их смысл, видимо, расценил как неблагоприятный для себя. Он разнервничался.