Повести и рассказы
Шрифт:
— Это замечательно, что вы рисуете. Вы можете создать за окном любую картину, какую захотите.
Его глаза расширились и засверкали в изумлении. Он закричал:
— О, вы спасли меня!
После этого он уже не обращал на меня внимания, повернулся к нарисованному окну с возгласами:
— Вот так окно! Вот так окно!..
Он не слышал, что я ему говорил.
Я вспомнил, как в позапрошлом году в школе учениками была замучена до смерти жена младшего брата отца, моего дяди. Когда я после этого разговаривал с дядей, он неожиданно впился в меня глазами и назвал буддистским монахом. Его глаза пылали гневом, подобно глазам ястреба. Позже я узнал, что он сошел с ума. Оставшееся от этого времени чувство страха вновь появилось у меня. Однако
— Позвольте мне немного побыть одному! — попросил он. Я кивнул и быстро вышел, оставив его наедине с окном.
Признаться, я почувствовал интерес к этому человеку. Он не вызывал чувства настороженности, что очень редко встречается в отношениях между людьми. Я только однажды побывал у него. Как же ни с того ни с сего беспокоить его вновь? Вначале я хотел зайти к нему под предлогом ремонта комнаты, однако вскоре мне пришлось покинуть жилконтору. Причина ухода заключалась в том, что руководство решило зачислить меня в штат, очевидно приняв во внимание мое серьезное отношение к работе. Перевод временного рабочего в штат — все равно что дар божий. Но я, как только узнал об этом, сразу же подал заявление об уходе, не остался на работе. Меня ругали, называли дураком, идиотом, тупицей, ненормальным, но никто меня не понимал. Все же было очень просто. Временные рабочие, по-моему, что бродячие цыгане, кочуют везде, не имеют над собой начальства, они самые свободные. Я не переношу пут, различных правил, регламентации. Таким образом, у меня не стало предлога для того, чтобы зайти к Юю.
Однажды я должен был купить жене одну мелочь, везде побывал, но нигде не смог купить. Неожиданно набежала туча, поднялся ветер, и сильный дождь застучал по крышам. Только я попытался юркнуть в первую попавшуюся дверь, чтобы укрыться от дождя, как оттуда раздался окрик:
— Сюда нельзя, проходи!
Я взглянул на вывеску и в ужасе отпрянул — «штаб чистки». Скорее отсюда, весьма небезопасное место. Вдруг меня осенило: напротив — дом Юя. Я добежал туда, постучался, к счастью, он был у себя. Пока мы разговаривали, дождь пошел еще сильнее, как будто небо превратилось в решето.
Он выглядел так же, как и раньше. Очки, желтое лицо, тонкая шея, худые руки. Я рассказал ему, что устроился на консервный завод. Он все еще работал на складе 3-го металлургического. Я уже с первого раза догадался, что он работает на складе, и потому не удивился. Настоящий художник не может работать там, где требуется его мастерство. То, чем ты занимаешься, и то, к чему у тебя талант, всегда не одно и то же. «В жизни нельзя занять место согласно купленному билету», — написал я однажды в своем стихотворении. Мне очень нравились эти строки.
Я повернулся к тому самому окну. Мой взгляд мгновенно растворился в кристально чистой ночной темноте. В окне была другая картина! Он нарисовал все заново. Теперь за окном была только черная прозрачная ночь и редкие голые ветви дерева. Холодный лунный свет объемно выделял эти ветви. Среди ветвей был заметен тусклый блеск, словно свет далеких звезд.
— Очень красиво, — сказал я, — но немного грустно, печально. Не так ли?
Он как раз наливал мне воды, но, услышав мои слова, остановился, поставил термос, подошел.
— Красиво, печально — верно! Вы все правильно поняли! Спасибо, друг!
Он весь сжался, резко откинул голову назад, повернулся и посмотрел на туманное ночное окно. Застыв как изваяние, вспомнив что-то, он начал рассказывать:
— Мы каждый день встречались с ней в этом месте. В тот раз она испугалась моего взгляда и приказала мне: «Смотри вверх!» Я поднял голову и увидел это дерево, наши сердца забились в унисон. Но она была дочерью командира дивизии и в конце концов ушла в армию. В день разлуки мы договорились проститься на этом месте. Я пришел и не нашел ее. Я решил было, что она не пришла, но, подойдя поближе, неожиданно увидел ее. Она была в военной форме, на голове темный платок, только лицо выделялось в темноте своей белизной. Я выпустил из рук велосипед и шагнул к ней, велосипед с грохотом упал за моей спиной. Взглянув мне в глаза, она сказала: «Смотри вверх!» Опять это дерево. Я слышал удары, но это было не биение наших сердец. Мое сердце остановилось, в нем отдавались лишь звуки ее удаляющихся шагов. Я так и продолжал смотреть на дерево. Вернувшись вечером домой, я нарисовал его на окне. Так мне было легче пережить те дни. Иногда, глядя в ночную темноту, на это дерево, мне кажется, что она не ушла, она рядом, стоит мне только опустить голову, и я увижу ее. Но я не опускаю голову и продолжаю смотреть в окно до тех пор, пока не начинаю чувствовать ее дыхание, ощущать ее рядом с собой…
Он продолжал что-то бормотать. За спиной на столе стоял открытый термос, над ним тихо клубился пар. Глядя на окно, я уже не слышал шума ветра и дождя на улице. Я тоже ощущал себя там, где происходила эта печальная история. Дерево, ночь — все это казалось мне еще более прекрасным. В мире нет другого такого окна. Хотя в нем заключены холод и жестокость жизни, по иначе и не может быть. Если бы не было этого окна, что бы с ним стало? Ох, это окно!
Была зима, стояли сильные холода. Толщина стен совсем невелика. Маленькая печка-буржуйка тепла не дает, в углах комнаты все время скапливается холодный воздух. Мы вдвоем грелись, глядя на окно и держа в руках бутылки с горячей водой. За окном теплая, яркая весна. Сверху с оконной рамы свисали ветви глицинии, солнечные лучи делали зеленые листья полупрозрачными. Посередине пышно распустились несколько бледно-фиолетовых цветов, большая пчела ползает по стеклу, наверное, отяжелела и устала после сбора нектара. Она еле двигается, полосатое черно-желтое брюшко раздулось, как мячик.
— В детстве, из года в год, в мае, дома у нас было такое же окно. Откроешь его, и сразу залетит пчела. Не открывать — в комнате очень жарко. Аромат цветов проникал сквозь щели в окне, мама все время вдыхала запах цветов. Она закрывала глаза и наслаждалась этим благоуханием…
Глаза за стеклами очков тоже закрылись, он словно захмелел. Я не чувствовал холода и, кажется, тоже уловил аромат цветов. Изумительное, чудесное ощущение!
Время от времени я бывал в этой квартире. Друзей у него почти не было, и ему было нелегко. Те бутылки с горячей водой, которыми мы грелись, были стеклянными капельницами из-под глюкозы, принесенными мною из больницы. Они не лопались от кипятка. Внешне он выглядел бодрым, но я всегда беспокоился за него. Почему, я тогда и сам не знал. Однажды я сказал, что он мог бы принять участие в каком-нибудь мероприятии, скажем в художественной выставке. На самом деле я ни разу не видел эти выставки, а то, что видел в газетах, я не считал живописью. Такие неубедительные для меня самого советы, конечно, успеха не имели.
Картины за окном стали чаще меняться. Унылый осенний пейзаж сменялся картиной облачного дня, освещаемого разрядами молний. Во время футяня, самого жаркого периода лета, его комната превращалась в парилку, где можно находиться только голым, все вещи пропитывались стойким запахом пота. Тогда в окне появлялись удивительные сверкающие снежинки или бескрайние дикие снежные просторы.
— В твоем окне времена года меняются в противоположном природе порядке.
— Нет, это времена года моей души.
— Антиреализм?
— Существует еще один вид реализма — внутренний реализм.
— Говорят, что жизнь — стремление к реальности, искусство — стремление к двум видам реальности; так ли это?
— Да, две реальности, две истины!
— Прекрасно! У меня нет такого исполняющего мои желания окна. То, чего не хватает в жизни, ты сам себе даешь.
— Нет, нет, это она дает мне то, чего у меня нет.
Однажды, постучав в его дверь, я услышал, что он с кем-то разговаривает. Такого еще не бывало. Я никогда не встречал у него посторонних.