Повести и рассказы
Шрифт:
Я очнулся. Этот парень в клетчатой рубашке уже повалил несколько стен позади меня. Сквозь тучи пыли донесся его крик:
— Нечего прятаться, сейчас вместе с тобой все сгребу!
Вали! Скорей вали ее, круши, ровняй! Я хотел крикнуть этому парню: «Дави, чего ждешь!»
Но вдруг заколебался, остановился в нерешительности. Я снова надеялся, что стена сохранится еще немного, ну хотя бы минуту, две, три…
Перевод Г. Смирновой.
СТАРИК И СТАРУХА
Опять повздорили. Повздорили
Но сегодняшняя ссора оказалась ожесточенной, как никогда, хотя и началась она, как и большинство супружеских ссор, по ничтожному поводу. Пока старуха разогревала еду, муж, выложив на стол длинный мундштук, нарезал бумажные лоскуты и полоски, склеивал из них самокрутки. Весь стол оказался завален его добром. Вроде бы ничего особенного и не случилось, но, когда старуха велела ему прибраться, муж заупрямился и, назло ей, даже пальцем не пошевелил. Тогда старуха, как и другая бы хозяйка на ее месте, начала брюзжать. А поскольку женское ворчание действует на мужей как запальный шнур, старик тут же вскипел. И пошло-поехало… Каждый выкладывал перед другим скопившиеся за многие годы счета — притом все более злыми словами. В припадке гнева она схватила мундштук и сунула себе в карман. Старик же вышел из себя и швырнул на пол табакерку, а войдя в раж, отправил вслед за ней и пепельницу. Раз дело приняло такой оборот, старуха разошлась еще пуще.
— Так ты бросаться начал?! — закричала она охрипшим, сиплым голосом. — Тогда уж чайник брось, коль ты такой герой!
Заслышав это, старик подскочил как ужаленный и в самом деле, схватив со стола большой фарфоровый чайник, с силой швырнул его оземь. Старуха аж вскрикнула с испугу при виде заполнивших весь пол осколков и разлившейся чайной лужи. Праведный гнев охватил ее, дряблые щеки задрожали, и, наседая на старика, она выпалила:
— Развод! Немедленный развод!
Годами она выстреливала эти слова каждый раз, когда их стычки достигали наивысшего накала. Поначалу охлаждать таким образом пыл противостоящей стороны удавалось. Но со временем толку от этого приема не стало, ведь угроза никогда не приводилась в исполнение. Тем не менее старуха всякий раз повторяла эти слова — то ли выражая в нужный момент крайнюю степень своего негодования, то ли слепо веря в устрашающую силу этих слов. После шестидесяти она незаметно для себя это слово забыла. Но вот сегодня вновь выкрикнула — значит, совсем вышла из себя.
Да, сегодня терпение старухи лопнуло. Но в таком же состоянии был и ее муж. Подобно быку, взбесившемуся при виде красного платка в руке тореадора, он готов был на все, хоть головой в омут. Ну и видик же был у старика: пыхтел, как паровоз, и носился кругами по комнате. Пробежал два круга в одну сторону, повернулся и побежал в другую. Сделал еще пару кругов и вдруг рванулся к выходу и выскочил на улицу, с силой хватив дверью. Да так решительно, будто навсегда из дому ушел.
А гнев старухи все не спадал. Оставшись в опустевшей комнате, она не переставала ругать супруга. Но вот бранные слова иссякли, и женщина устало опустилась на кровать, печальная и несчастная. Если бы, рассуждала она про себя, не перенесенный в молодости туберкулез кишечника, то были бы дети. И жила бы с ними — неужто лучше до конца своих лет ругаться с этим старым хрычом, все более упрямым, склочным, подлым. А то день-деньской вертись с ним, ублажай, готовь еду и даже рис, чай и пепельницу — все под нос поднеси, да еще смотри, как бы, не дай бог, не раскапризничался…
Вот какие мысли были у нее в голове, а тоска не отпускала сердце, и несколько старческих слезинок выкатилось из глаз, обрамленных полосками морщин.
Часы на стене пробили восемь, значит, с начала ссоры прошло уже два часа. Неизвестно почему, но всякий раз именно этот двухчасовой рубеж приносил перемену в ее настроение, подобно тому как конец морозов возвещает о ледоходе на реке.
Вздыбившаяся только что волна гнева мало-помалу улеглась. И отозвались вдруг эхом в ее голове собственные же слова: «Развод! Немедленный развод!» — теперь глупые и смешные. Ну где там разводиться, когда обоим под семьдесят! Она непроизвольно хихикнула. И с этим смешком отлегло от сердца — гнев, обиду как рукой сняло.
Она почувствовала, как пусто стало в комнате; в ней воцарилась необычная тишина, подобная той, что нисходит на поле брани после ожесточенной битвы. Настолько тихо стало, что хоть криком кричи, а все равно пустоты и тоски не разгонишь. Ну разве стоит, с грустью рассуждала она про себя, ссориться из-за подобной чепухи двум людям, прожившим вместе полную тягот и лишений жизнь? Об этом ей думалось всякий раз, когда она успокаивалась после очередной ссоры.
Но ведь старик всегда возвращался. Прежде он тоже убегал из дому, но примерно через час потихоньку появлялся. А сегодня уже два часа прошло, а его все нет.
Где же он, голодный, пропадает? На улице снег, а ведь выскочил без шапки, без шарфа, такой взвинченный, того и гляди поскользнется и упадет. Представив это, она уже не могла усидеть дома. Вытерев слезы с морщинистых век, встала, накинула пальто, сняла с крючка за дверью шарф и ватную шапку мужа и вышла на улицу.
Снегопад все усиливался, сугробов намело чуть не по колено. Посмотрев по сторонам, женщина выбрала то направление, куда они поворачивали каждое утро, выходя на прогулку. Ночь была не очень темная: белизна снега противостояла ночной мгле. Будто кто-то, обмакнув огромную кисть в белую краску, покрыл ею ветви деревьев, со всех сторон окружавших ее своими тенями. Дорога покрылась толстым слоем снега, стала мягкой, красивой. В свете уличных фонарей хрустальные снежинки беззвучно наполняли собой окружающее пространство. От такого снега исходит некий аромат влаги и чистоты, а когда ступаешь по нему, слышится звонкое, мелодичное поскрипывание. И возникает, особенно когда вытираешь мокрый снег со щек, едва уловимое, легкое ощущение прохлады. Обычный, давно привычный мир в какие-то четверть часа наполняется силой, торжественной тишиной, благородством, свежестью.
При виде этого снежного пейзажа ей вдруг вспомнилось то далекое, что было пятьдесят лет назад, когда он и она, беззаботные молодые люди, которым не было еще и двадцати, учились в университете. Старик тогда был обаятельным, сильным и энергичным парнем, любил волейбол, пел, играл в студенческом театре. В среде однокашников он слыл представителем «новой формации», радикалом. То ли из-за того, что он ей нравился и в ее сознании произошел резкий сдвиг, то ли, наоборот, именно потому, что их суждения постоянно совпадали, они сблизились, и она прониклась к нему симпатией. Они оба играли в студенческом театре, где она слыла превосходной танцовщицей. Каждый раз после вечернего представления будущий муж провожал ее домой. Все у них шло хорошо, но как-то получалось, что на публике они непринужденно болтали, а вот по пути домой, наоборот, не могли проронить ни слова. Так и шли молча, дорога казалась особенно длинной, и лишь звуки их шагов нарушали вечернюю тишину. Какие то были сладостные мгновения!
Ей вспомнился тот день. Шел такой же снег, они возвращались домой. Было тоже восемь вечера. Ее так долго тянувшееся ожидание именно в этот день переросло в предчувствие, проникнутое и волнением, и надеждой: наконец он что-то скажет. И вот на тихой дороге, что между берегом реки и забором, он вдруг, словно не владея собой, притянул ее к груди.
Она с силой оттолкнула его и, рассерженная, стала хватать пригоршнями с земли снег и бросать в него. А он? Стоял неподвижно, как истукан, пока, под ее снежками, не стал походить на снежную бабу. А она все бросала, бросала и вдруг, остановившись и глянув на него, кинулась к нему в объятия. Она почувствовала, как жар его чувства передается ей сквозь толщу облепившего одежду снега. Вот так началась их любовь — с шуточного сражения.