Повести, очерки, публицистика (Том 3)
Шрифт:
– Приятно это, а? Этакая отзывчивость, а? в деревне, а?
"Немец" большого усердия к напиткам не проявлял, но сильно налегал на еду. Ему, видно, нравилось, как "собран стол". С большим аппетитом ел уху, а когда Фаина, сменив тарелки, подала на большом блюде разварную стерлядь, "немец" даже встал и раскланялся с хозяйкой.
– Благодарю вас, хозяюшка! В московских ресторанах и то такое блюдо редко увидишь.
Антонина старалась молчать, лишь изредка повторяла;
– Не обессудьте, гостеньки дорогие, на нашем деревенском угощении. . Это приводило в восторг
– Деревенское, а? Выпьем за хозяйку, а?
Бурый сидел рядом со стариком и усердно подливал ему в рюмку. Щука держался как-то в стороне, словно хотел показать свое невысокое служебное положение и каждый раз, принимая рюмку, вставал и кланялся инженерам: Будьте здоровы, Платон Андреич! Будьте здоровы, Валентин Макарыч!
– Заметно было, что он "сторожится". Бурый не раз укорял, что он не допивает, а уносившая посуду Фаина заметила, что остатки в его тарелке сильно пахнут водкой.
– Боится, видно, напиться - выливает, - отметила она.
Заметно "сторожился" и Бурый.
– Не снюхались еще. Боятся один другого, - решила Фаина.
Из отрывков разговора, который ей удалось слышать, Фаина поняла, что строительство будет большое, в пяти километрах от Нагорья, а Бурый старался доказать, что надо строиться тут, рядом с Нагорьем.
"Немец", которому надоели разглагольствования Бурого, даже сказал
– Вы, любезнейший хозяин, просто не понимаете, какое это будет строительство. Для него нужна очень большая строительная площадка.
Бурый все-таки понимал "площадку" по-своему и обещал завтра показать сколько угодно "площадок" под самой деревней и "на ладошку выложить" все неудобства строительства в намеченном месте.
– Сами увидите, что там вовсе и строиться нельзя, - уверял он.
Засиделись чуть не до рассвета. Было уже светло, когда Фаина, перемыв посуду, пошла к себе в малуху. Ее удивило, что калитка не заперта засовом. Выглянув, она увидела вдали на спуске к реке Бурого и Щуку.
"Спелись, ироды!
– подумала Фаина.
– Как бы им руки-то отшибить?"
С этим вопросом она и ушла в малуху, но уснуть долго не могла, слышала, как вернувшийся с берега Бурый уговаривался с гостем.
– Лошадку-то, думаю, не рано понадобится запрягать?
– Куда там рано. Наш Платоша наверняка к полдню раскачается. Ты его завтра не подпаивай. Неловко в город пьяного везти да еще на моторке.
– Всетаки начальство.
– говорил гость.
– Ладно. Скажу, что достать не мог. Малость-то, конечно, будет.
При расставании Бурый проговорил:
– Будем, значит, в знакомстве, Филипп Кузьмич.
– Свой своему поневоле друг, Евстигней Федорыч, -ответил приезжий.
Фаине дело представлялось гораздо хуже, чем было. Она не знала, что вся эта тройка в сущности не имела никаких полномочий, и приезд был скорей увеселительной прогулкой. На деле руководители намечавшегося строительства еще не приехали в город, но просили Горсовет подготовить помещение для конторы и чертежной. Горсовет и поручил это бывшему городскому архитектору. Все знали, что старик, схоронив на одном месяце сына и жену,
Валентин Макарыч Мусляков вовсе не был инженером. Он был только чертежником-практиком "с острым глазом и быстрой рукой". Культуру он понимал, главным образом, в галстуках, покрое платья и так называемых манерах. Его отчужденность объяснялась обидой, как это его, "урожденного столичного человека, запятили в какую-то глушь", откуда он надеялся, впрочем, скоро вырваться.
– Как только подыщу "подходящих" чертежников на месте, так и домой - в столицу, - утешал он себя.
Преснецов был, действительно, парой Бурого, с той лишь разницей, что этот деревенский кулак, державший раньше в кабале бедноту многих деревень соседнего округа, брал подряды на плотничьи и лесозаготовительные работы. Пароходовладельцу Истомину он приходился дальним родственником и не раз "гащивал" в Сумерятах.
В годы гражданской войны Преснецов перекочевал в другой округ и "вышел с топором", объявив себя плотником. Платон Андреич стал знать его уже бойким, расторопным десятником и принял его к себе, громко назвав начальником снабжения.
Об инженерах Фаина не судила. Ей казалось, что они и должны быть "вроде бар". Не нравилось, что оба не видят, как вьются около них кулаки. Зато кулаков знала хорошо и боялась, что они будут поворачивать строительство, как им надо.
– Как бы им руки отшибить?
– в сотый раз задавала она себе вопрос. Последние слова Преснецова "свой своему поневоле друг" заставили подумать: "А кто у меня свой?"
– Мамонька?.. Что она может... От Петюньки больше толку... Может, Кочетков? Иван Савельич, - улыбнулась опять Фаина.
– Не больно силен парень, а все-таки... Трудного житья... из бедняков, как я... в партии, сказывал, состоит... знакомство с городскими партийными имеет и районных знает... Верно! Вдвоем-то, может, и придумаем, что сделать... Посмотрю завтра, что будет, и сбегаю к нему. Посоветуемся... с толстогубым, - вспомнила она лицо добродушного парня.
С таким решением Фаина заснула, а часа через три уже "толклась" в кухне, где на этот раз готовился "праздничный" обед. Хозяйка, намолчавшаяся вчера, теперь старалась наверстать упущенное. Сначала она высыпала запас пословиц на тему: люди обижают, да бог помогает; потом расхвасталась:
– Думали Поскотиных под голик загнать, а что вышло? Филя-то мне троюродным братцем приходится. Вместе, можно сказать, росли. А ему теперь вон какой подряд сдают. Разве он забудет своих?
Фаина не удержалась, чтоб не поддразнить хозяйку:
– Большой-то, большой, да как бы им не подавился твой братец!
– Не твоего ума дело, - отрезала хозяйка.
– Известно, где нам за умными угнаться, - улыбнулась Фаина и этим окончательно рассердила хозяйку. Та запыхтела, как будто поднялась на крутую гору, и погрозила: