Повести, очерки, публицистика (Том 3)
Шрифт:
Когда такие разговоры велись при Буром, он их неизменно поддерживал:
– Чему и остаться, коли все деньги в пароходах были, - а сам думал: "Оставил старый чорт наследьице... Куда бы только сбросить... Никто не подберет".
"Наследьице", действительно, было не из важных. Безобразие жены и то, что она к тридцати годам превратилась в пыхтящую пирамидку из трех шариков разного размера, было еще вполгоря. Хуже, что она отличалась необыкновенной страстью к нарядам, и каждому встречному готова была сказать: "А у моего тятеньки свои
Бурый, случалось, бил ее за такое непонимание своего настоящего положения, но это мало помогало. Стоило кому-нибудь из городских заехать в Нагорье, как Антонина Архиповна нарядится и уж как-нибудь ввернет заветное словечко: "Тятенька у меня пароходы содержал. Слыхали, может быть, истоминские?"
III
Уводя своих гостей от неприятных разговоров на улице, Бурый не знал, как ему быть дальше.
"Выпалит дура про пароходы при таком вот, - думал он о Преснецове. Сплавить бы колоду куда-нибудь".
Чтобы выиграть время. Бурый предложил приезжим осмотреть свое хозяйство. Рассчитывал показать, какой он "культурный хозяин" и как "помогает советской власти".
Удачи, однако, и здесь не вышло. Приезжие, видимо, мало знали сельское хозяйство и в самых чувствительных местах разглагольствований Бурого безразлично поддакивали.
"Пропал заряд", - решил про себя Бурый. Вороная, белоногая красавица Стрелка тоже не произвела должного впечатления. Оживился лишь "немец", который заговорил на самом чистом русском языке.
– Такую на Московском ипподроме выпустить не стыдно. Картинка! Кто наезжал? Откуда вы умеете? С секундомером? Сколько дает? Без сбоев?
Старик инженер даже удивился:
– У вас-то это откуда, Валентин Макарович, интерес этот, а?
– Люблю, знаете, Платон Андреевич. Предпочитаю, этот вид спорта всем остальным.
– Вот я и спрашиваю, откуда это, а? Инженер строитель, и вдруг секундомер, сбои и прочие штучки? В кавалерии были или в тотошке, а? пристрастье имеете?
– Каждый развлекается как умеет, - сухо ответил "немец" и добавил: Кто на Казбек лезет, а кто на дно, рюмки глядит. Не стоит разбирать, почему один любит арбузы, а другой кружева на живой подкладке.
– И замолчал, приняв тот деревянный вид, с каким не расставался с начала поездки.
Преснецов, с любопытством прислушиваясь к разговору инженеров, протянул длинную руку к лошади и ухватил ее за челку, но Стрелка вскинула головой и показала зубы.
– Ишь ты! Не признала, видно, хозяина!
– усмехнулся Преснецов.
Бурого передернуло от этих слов, но он сдержался. Дальше ведь еще хуже будет. "Придется свою колоду показать, а она ляпнет о пароходах. Убить мало, холеру".
Неожиданно выручила Фаина. Высунувшись из окна верхнего этажа, она спросила
– Евстигней Федорыч, низом пройдете или парадное открыть?
– Приготовила все?
– А как же... Помыться с дороги... самовар, поставлен. Вели уху варить, рыбы надо.
– Тоня там?
–
– Отвори тогда. Удобнее будет. А я за рыбой сбегаю. Когда приезжие поднимались за Фаиной по крутой лестнице в верхний этаж, Бурый забежал вниз и зашипел на жену:
– Разукрасилась, куча! Отрепье последнее надо,, а она шелковое напялила. Как у березового пня ума-то... "У тятеньки свои пароходы были", передразнил он.
– Ляпни только про это - изувечу!
– И в виде задатка Бурый сунул кулаком в среднюю шаровидность.
Антонина вскрикнула, но Бурый так свирепо посмотрел на нее, что она сейчас же стихла, только прошептала:
– Что ты, что, Евстюша?
– А то... Сдирай эту шкуру, надень самое простое... Слышишь? Да о пароходах у меня чтоб - ни-ни... Знаешь, - перешел Бурый на ласковый тон, лучше бы ты совсем не показывалась...
– А как же?.. Чай кто разливать будет?
– Фаинка пусть разольет...
– Вон что!
– вдруг визгливо вскрикнула Антонина.
– Это чтоб в своем- то доме... полюбовницу завел... за хозяйку допустить. Не бывать этому. Пока жива буду, не допущу.
Бурый зажимал рот жене, но она вырывалась и продолжала выкрикивать.
Как большинство некрасивых женщин, Антонина была ревнива и уже давно подозрительно смотрела на отношение Бурого к Фаине. Предложение Бурого оказалось последней каплей, переполнившей чашу, и Антонина перестала стесняться. Бурый избил бы ее, если бы не было правды в ее словах. В мыслях он давно уже ставил Фаину на место своей постылой жены. Обратился к сидевшей тут же старухе матери.
– Хоть бы ты, мамонька, образумила дуру. Кричит ни-весть что, а вверху посторонние люди. Да замолчи ты, куча!
– уж сам крикнул он на жену.
Старуха, мать Бурого, казалась равнодушной. Перебирая спицы вязания, она откликнулась на какие-то свои старушечьи думы.
– Я же тебе, Тонюшка, говорила, а ты все спорила! Печь видеть, беспременно к печали.- И, немного оживившись, стала рассказывать: - Сажу будто я хлебы, а печка долгая-предолгая... конца ей нету...
Бурый махнул рукой и вышел.
Крик внизу был слышен приезжим, и Преснецов спросил у Фаины:
– Наследство делят?
– Кто их знает, - ответила Фаина.
– Из-за нарядов, поди...
– Из-за нарядов?
– с недоумением спросил Преснецов.
– Да, видишь, хозяйка у нас любит барыней рядиться, а самому это не по нраву. Он совсем у нас по-другому ходит.
– А-а, - понимающе протянул Преснецов.
– Из барского роду, видно?
– Пароходы у отца-то были. В Сумерятах затон...
– Архипа Фадеича дочь?
– как будто испугавшись, спросил Преснецов.
– Знавали, видно?
– Да так... работал у них немножко, - небрежно ответил Преснецов, а Фаине опять показалось, что он чем-то встревожен и потерял прежнюю свою уверенность.