Повести писателей Латвии
Шрифт:
— Подложи ему под голову подушку.
— Сестричка, у тебя доброе сердце, иди звони, потом закурим. Только умерь свой ужасный учительский голос, не разбуди моих чутких соседей.
Арика долго прислушивалась к длинным гудкам. Быть может, Увис крепко спит, но, вероятней всего, еще не вернулся, и Арнольда, как на грех, нет поблизости, никого нет, кроме Лиесмы, никого, только длинные гудки — пиик, пиик, пиик, — и сердце скачет от волнения.
Арика вернулась в комнату. Харро, вытянув ноги, сладко похрапывал. Лиесма принялась убирать разбросанные вещи. Арика наклонилась, чтобы ей помочь.
— Право, не знаю, как быть…
— Ты преспокойно переночуешь у меня, а завтра вместе съездим в Меллужи. Харро нас отвезет.
— Ты по-прежнему считаешь, что Увис в Меллужах?
— А где же еще! Об Увисе ты меньше всего должна беспокоиться, уверяю тебя, никуда он не денется. Сколько ему лет?
— Скоро тринадцать.
— Надо же! И когда ты только успела?!
— Вот уж четырнадцать лет, как мы с Арнольдом поженились.
— Тихий ужас! — со смехом воскликнула Лиесма.
— Чего ты смеешься?
— Откровенно говоря, сестричка, я тебе завидую…
— Как не стыдно!
— Ужасно тебе завидовала и тогда, когда ты ушла из Меллужей. Это было просто ослепительно!
— Арнольд меня вытащил. От кого-то и куда-то уходить — это у него, можно сказать, в крови. Он человек, который вечно кого-то бросает…
— Кого ж он теперь бросает?
— По-моему, меня.
— Вот уж не ждала от Арнольда! Другая завелась?
— Ты не знаешь Арнольда, из-за другой он никогда бы этого не сделал, в этом я уверена, другой у него никогда не будет.
— Чего ж он тогда бесится?
— Он не бесится, нет, он потихоньку разваливается… По-моему, Арнольд не может мне простить: я, видите ли, заманила его в свои сети, зачем понадобилась эта женитьба, лишь для того, чтобы обмануть распределительную комиссию и остаться в Риге?
— Он тебя упрекает?
— Нет, но чувствую, что хочет упрекнуть.
— А ты была зачинщицей, сестричка? Прости, что спрашиваю, но раз уж мы начали…
— Да, я.
— Но ведь он не возражал? Его это даже устраивало.
— Я думаю, в ту пору мы были немножко влюблены. Да и потом все было хорошо. Ему хотелось устроиться в какой-нибудь НИИ и заниматься наукой.
— Разве сейчас Арнольд не может заняться этой самой наукой? Теперь у вас квартира, машина…
— Господи, ты ничего не понимаешь!
— Ну зачем же так? Арнольд не пьет, на шею никому не вешается, много работает, почему ты считаешь, что нельзя начать все сначала?
— Я же говорю, ты ничего не понимаешь: для науки он уже трижды состарился. Он сам это прекрасно сознает.
— Прости, Арика, я и в самом деле ничего не понимаю, но ведь в постели вам хорошо?
— В том-то и дело, что нехорошо!
— Сестричка…
— В последнее время я стала такой бесчувственной, ну прямо каменная, и он, мне кажется, сам виноват. Ничего не могу с собой поделать. Хоть режь меня, не могу себя превозмочь.
— Ты должна отдохнуть, сестричка, и опять все будет хорошо. Давай куда-нибудь съездим… Возьмем с тобой две путевки на Кавказ, что скажешь на это, сестричка? А может, Арнольд сам нас отвезет туда на машине?
— Похоже, мы никуда не поедем на этой машине.
— Почему?
— Арнольд взял деньги в долг у своего старика, и не знаю еще, у скольких друзей. Теперь он будет из кожи лезть, чтобы расплатиться с долгами.
— Научись сама водить машину! Послушай, колоссальная идея! Хочешь, я попрошу Харро, он тебя научит. Только тебе придется быть начеку, любит руки распускать… А знаешь, я и сама начала учиться, какое это все-таки наслаждение…
— Ты о чем? Когда твой Харро «руки распускает»?
— …сидеть за рулем машины, ты поняла меня правильно.
Порядок был восстановлен, комната прибрана, только храп Харро все еще беспокоил. Арика озабоченно оглядела парня: плечистый, с крепкими руками, усы, с какими нынче щеголяют гитаристы из оркестров, синяя рубашка на груди расстегнута. Арика неожиданно вспомнила свой урок в школе: из всех солдатских писем, которые она читала, лучше запомнилось письмо, адресованное Таллуците. Потому что оно дышало чистой, большой любовью? Первой любовью… У нее сразу был Арнольд. Первый и единственный. Кроме него, никого. Ее курс был настоящим «девичьим пансионом». В большинстве своем девицы повыходили замуж, некоторые ухитрились даже выйти по второму разу.
«Вот кто у нас молодчина!» — с завистью говорили девочки, когда она на последнем курсе обженила Арнольда.
Молодчина, да, может, и молодчина, но этого наверное никто не знает.
— Три часа, не пора ли на боковую? — предложила Лиесма.
— Даже не знаю, не лучше ли мне все-таки уйти… Не могу я, когда он тут храпит в углу…
— Успокойся! Он спит как сурок. Харро ко всему привычен. Настоящий спортсмен-гонщик, и с тех пор, как ушел из дома…
— Перестань, уж лучше я уйду…
— Сестричка, никуда тебя не пущу! Хотя ты никогда и не слушаешь меня, все равно не отпущу! Ты дома не сможешь заснуть, разве я тебя не знаю.
— Не беспокойся, посуду бить не собираюсь.
— Уж это точно, Арнольд отучил.
— Прости, Лиесма, лучше нам не ссориться. Не могу же я раздеваться в присутствии Харро.
— Да ведь он же спит! — с недоумением воскликнула Лиесма. — Если так ставишь вопрос и если ты в самом деле не можешь, я сейчас разбужу его и отправлю спать в машину. Ты за него не бойся, Харро привык. Харро, мальчик, ну-ка вставай, мне очень жаль, но тебе придется переспать в машине!