Повести писателей Латвии
Шрифт:
Мирта опять начала всхлипывать.
Если у жены постоянно глаза на мокром месте, да она целыми днями мелет в таком духе, тут не то что каменную плиту купишь — на стенку полезешь, подумал Мартынь.
Дагния не умела успокоить старую женщину. Но и смотреть на нее было невмоготу. Она поискала, не припрятаны ли за памятником банки для цветов. Банки, слава богу, нашлись.
— Где тут вода?
— Пойдем, я покажу, — с готовностью предложил Мартынь.
Они вышли на широкую тропу, потом свернули на узенькую тропинку, которая, попетляв между могил, терялась в кустарнике. Дагния удивилась, что колодец вырыт так далеко. В зарослях черемухи она увидела ржавый чугунный крест.
— Смотри! Крест.
— Ну и что? Это ведь старое кладбище.
— Постой!
Дагния раздвинула кусты, ногтем слегка расчистила ржавчину. «Лизе Пелтс 1798–1875», — прочла она.
— Ты знаешь в округе кого-нибудь с такой фамилией?
— Нет. Спроси у тети.
Дагнии стало не по себе. Сумрачный кустарник нагонял жуть, особенно при мысли, что каждая пядь земли здесь — чья-то могила.
— Столетнее захоронение!
— Ничего особенного. Тут и старше есть, походи по новому кладбищу около часовни — увидишь. Когда там места не станет, опять здесь будут копать, пока центральная часть зарастет.
— Ты подумай, кладбище будто многоэтажный дом: ведь они лежат один над другим.
— Или наоборот: многоэтажный дом как кладбище, — усмехнулся Мартынь.
— Послушай, успокой ты как-нибудь нашу Помиранцию.
— Как ты сказала — Помиранцию?
— Ну да! Только и слышишь, помирать собирается.
— Помиранция… Надо же! — Мартынь покачал головой, и Дагния не поняла, смеется он или осуждает.
К счастью, когда они вернулись, тетя уже успокоилась. Нагнувшись, она пропалывала на могиле травку.
Дагния поправила в банках пионы. Через пару дней они, конечно, осыплются, но сейчас выглядели живописно, а дубовый венок прикрыл скромный дерн.
— Там, в кустах, на могиле Пликенов, я прячу грабельки, — подсказала тетя.
Дагния навела на желтом песке рисунок елочкой. Вот и все, что живые могли сделать для умерших.
— Ну, спите, спите, родные мои, прибрали мы у вас, — Мирта со вздохом поднялась.
— Эту скамью надо бы выбросить. — Мартынь потрогал спинку. Скамья со скрипом зашаталась. — Однажды как сядешь, так и свалишься.
— Пусть стоит. Теперь уж недолго в ней нужда будет. После меня никто тут сидеть не станет. Хорошо все-таки, что камень есть, хоть сверху никого не положат. Она пропахала через разрисованную елочкой площадку, приложила ладонь к прохладному камню, словно ко лбу близкого, прошептала:
— Ну, ждите. Ждите, скоро уж.
Дагния закусила губу с досады: опять придется граблями ровнять.
— Пойдем, почитаем стишки, — пожелала тетя. — Сейчас хорошие стишки на камнях пишут, раньше не принято было. Да и боялись мы. У сыночка даже имя не указали.
Потом, что-то вспомнив, взглянула на Мартыня.
— Мы тогда большую площадь закупили, думали, у старшего семья будет, так с годами пригодится. Ан нету… А чужого за так впускать тоже не хочется…
— Ну и не пускайте, — Мартынь пожал плечами. И подумал про себя: еще удивительно, как это до сих пор никого не положили. Вообще-то понятно, на сельских кладбищах с местами посвободнее, чем на рижских. Зато уж после тетиной смерти соседи отыщутся в два счета. Место красивое, под дубом, куда лучше, чем в кустах.
Мирта собралась уходить. То ли не понял племянник ее намека, то ли не хотел понять, ну да бог с ним… Недалеко от тропы она увидела новый памятник.
— Это чей же такой?
— «Миерини», — прочла Дагния. — Петер умер в прошлом году, а Лиене, наверное, жива еще.
— Жива, жива! Значит, поставили Петеру памятник! Дочки небось. Они у него ученые. Одна врач, а из младшей ничего путного не вышло — в газеты будто пишет.
— Журналистка?
— Вот-вот, кажись, так. Не простоват ли камень-то? Будто из болота вытащили да сюда поставили. Ни полировки стоящей, ни вида солидного.
— Сейчас так принято: не нарушать естественности формы и фактуры.
— Чего? — не поняла Мирта, но ответа дожидаться не стала. — Прочти стишок.
— А тут нет.
— Вот тебе раз! Камень большой поставили, а на стишок поскупились.
— Все эти стишки звучат довольно… банально.
— Чем говорить, пойдем сходим на могилу Капаркамбаров. Ты увидишь.
Мирта заковыляла по тропинке, Дагния неохотно потащилась вслед, Мартынь остался ждать на тропе.
— Вот прочти-ка, как там сказано, не помню уж!
Память, как родник, напоит, Будет утро или ночь. Светлый образ в сердце нашем Не прогонит время прочь.— «Светлый образ в сердце нашем…» — с чувством повторила Мирта. — Хорошо ведь.
Дагния не стала спорить. Что старому человеку докажешь?
Тетя пошла дальше.
— Тут где-то должна быть могила Висвалда Лейтана. Прошлым летом на тракторе расшибся.
— Молодой?
— Молодой, в твоих годах. Жена осталась с тремя ребятишками.
— А, вот она!
— Ну-ка, ну-ка!
— «Висвалд Лейтан. 1933–1975».
— А стишок?
Ты рано с солнышком простился, Моей печали нет конца.— Вот так. Только у жены, говорят, уж дружок объявился, хи-хи!
Дагния презрительно передернула плечами: ох уж эти провинциальные сплетни! А если правда, тогда зачем выбирать такие претенциозные строчки. Вот и пойми, что заставляет людей помещать эти надписи: любовь или неспокойная совесть. А может быть, они тем самым выражают чувства, которые хотели бы испытывать к ушедшему, желание быть лучше, чем они есть?