Повести писателей Латвии
Шрифт:
Всякий раз, выходя из кухни, Дагния бросала взгляд на дорогу, не едет ли Угис: продрогнет мальчишка в мокрой одежде, в разгар лета ангину схватит.
Наконец он показался. Старый «Латвелло» скрипел и громыхал, цепь трещала, заржавевшее седло поднять невозможно, и мальчишка сгибался в три погибели, просто чудо, что этот старый хлам не разваливался под ним.
Бросив велосипед посреди двора, Угис победно замахал полиэтиленовым мешочком, в котором трепыхалась довольно крупная рыбина.
— Мам, отгадай, что я поймал!
— Убери велосипед. Тете не нравится, когда вещи разбрасывают.
— Тете, тете… А как тебе нравится, что я выловил… ну, что за зверь?
— Щука, — попыталась попасть в точку Дагния. Она радовалась, конечно, вместе с сыном, когда ему удавалось выловить что-нибудь крупнее уклейки или окуня, но стоило только подумать, что надо будет эту рыбу чистить, потом варить, руки и сковорода пропахнут рыбой — три потом солью, полоскай уксусом, и ее одолевало отвращение, тем более что рыбу в семье никто не любил.
— Вот и нет! Не угадала! — ликовал Угис. Радуясь, он вновь становился ребенком. — Это фо-рель!
— Форель? — переспросила Дагния, не веря, что ее сын сумел поймать такую осторожную и проворную рыбу.
— Я тоже не поверил, когда она попалась. На быстринке, у старой мельницы.
— Разве на этой речке есть мельница?
— Ну вот, мам, дальше кухни да двора ничего ты не видела. Завтра беру тебя с собой!
— Не выйдет! Хватит, что ты целый день бегаешь задрав хвост, а мне, хотя бы для равновесия, надо дома что-то сделать. И потом, тетя…
— Опять! Но ведь это форель, правда? — Угис вытащил рыбину из мешочка и положил на ладонь. — Видишь, радужная какая!
Услышав радостные крики мальчишки, Мирта не смогла удержаться и тоже пришлепала. Подошел и Мартынь, взял рыбину, подкинул на ладони и авторитетно заявил, что это форель. Он, правда, не был рыболовом и живую форель видел впервые, так же как и жена, но ведь интеллигентный человек обо всем более или менее осведомлен, значит, может и судить. Отец одобрительно похлопал сына по спине.
— Осталось почистить, посыпать солью, перцем, и через два часа можно подавать на стол.
— Ну уж меня сырую рыбу есть не заставишь. Мне она не по вкусу, — наотрез отказалась тетя.
— А ты разве пробовала? Не знаешь, а говоришь. Малосольная форель — это же деликатес, — поучительно закончил племянник.
— По мне хоть кто она будь. Сырую есть не стану.
— Пусть нам будет хуже. Так и запишем: отказалась в нашу пользу, — Мартынь обнял тетю за плечи.
— М-м-хм-хм-м, — закряхтела Мирта. — Раз уж все тут собрались, зайдемте в мою комнату, хочу кой-чего показать…
Пока тетя искала свой ридикюль из настоящей свиной кожи — довоенный подарок мужа, — Тутеры стояли в дверях, словно богомольцы, вошедшие в храм, когда служба уже началась. В наступившей тишине старушка сунула руку под подушку, открыла ящик комода — ну куда это она, вернувшись из города, подевала эту сумку? Угис видел тетину комнату впервые — без приглашения сюда никто не смел заходить — и теперь разглядывал ее в недоумении: почему такое старье ревниво оберегается от постороннего глаза? Воздух спертый, неприятный. Парень, ближе всех стоявший к двери, потихоньку приоткрыл щелочку, чтобы было чем дышать.
Наконец Мирта отыскала ридикюль. Она вытащила из него вдвое сложенную бумагу и торжественно вложила ее в руки Мартыню:
— Читай!
Тутер откашлялся, развернул лист и, от удивления вздернув левую бровь, прочел:
— «Налоговое извещение номер 33. Гражданка Леясблуса Мирта Карловна…»
— Не то, не то! — спохватилась тетя. — Дай сюда. Вот это!
Угис хихикнул, мать бросила на него негодующий взгляд. Торжественный настрой грозил распасться.
Тутер пробежал глазами бумагу. Да, это было то самое.
— «Я, Леясблуса Мирта Карловна, в случае своей смерти завещаю племяннику Тутеру Мартыню Екабовичу принадлежащую мне автомашину „ВАЗ-2101“ с государственным номером… а также вклад по сберегательной книжке, все свои личные вещи и хутор Леясблусас с хозяйством, кроме коровы, овец и свиньи, коих завещаю Веперису Дауманту Вилисовичу. Кур и теленка, если таковой появится, забить для устройства моих похорон…» Даже не знаю, тетя Мирта, как и благодарить, — пробормотал Тутер, возвращая документ хозяйке хутора.
— Нет, нет, — отмахивалась она, — пусть у тебя будет. Не придется искать, когда помру. У меня ведь, кроме вас, никого из близких нет, вот я и подумала: надо это дело уладить, сколько мне жить-то осталось.
Мартынь неловко схватил руку отцовой сестры, наклонился. Губы коснулись теплых пульсирующих вен под высохшей кожей.
Угис отвернулся и, несмотря на сердитый шепот матери, выскользнул в полуоткрытую дверь.
Дагния подошла к старухе и поцеловала ее в обе щеки:
— Доброго вам здоровья!
— Нет уж, помру я, помру, — тетя захлюпала носом. — Ноги не слушаются, делать почитай что ничего не делаю, а уставать устаю.
— Ноги — это не беда, было бы сердце крепкое, — успокоил племянник.
— Типун тебе на язык! Не дай бог обезножеть да в постель слечь!
Тутеры переглянулись: да, о таком исходе они не подумали. Кто тогда за тетей ухаживать станет! Летом еще ладно, а с осени до весны?
— Думаю, не обидитесь, что я коровушку-то Дауманту…
— Что ты, что ты! Зачем нам корова, — поспешила Дагния.