Повести писателей Латвии
Шрифт:
Тут Мирта вспомнила, что надо просушить на солнце да проветрить тулуп покойного мужа.
На чердаке было душно, Дагния почувствовала, как платье прилипает к телу. Только бы тетка не надумала перетрясти все свое добро! А его было немало: внизу, в комнатах, три шкафа и комод, тут, на чердаке, два сундука, да в клети небось полно. Только что толку теперь во всем этом богатстве? Хотя домотканые скатерти, полотенца и одеяла теперь особенно в моде.
Хозяйка хутора, немалого роста, суховатая, но стройная для своих восьмидесяти, в чердачной духоте так и хватала ртом воздух. Внушительных размеров нос на этот раз не справлялся со своей задачей.
Отомкнув темно-синий, расписанный блеклыми цветами сундук, старая так прытко подняла крышку, что Дагния и помочь не успела. На внутренней стороне крышки цветы лучше сохранили первоначальные краски. Это были какие-то гибриды розы, тюльпана и подсолнуха, увитые несомненно королевской лилией. Над ними надпись: «ANNO 1877».
— Столетний сундук! Ему место в гостиной! Надо только протереть молоком, чтобы снять следы мух.
— Это зачем же молоком-то? — возразила тетя. — Нешто воды мало?
— Чтобы краску сберечь.
— Эк велика ценность!
— А рядом с сундуком прялку поставить. И кровать, ту, что в клети. Получился бы интерьер в старолатышском стиле.
— Угомонись ты со всякими там терьерами! Круглый стол и кушетку-то куда деть?
— Хоть в клеть перетащить. Этой мебели полно в каждом доме, а вот сундук — это… Я как историк…
— Полно, полно тебе, выдумщица! Старую рухлядь она в комнату поволокет! Пока я жива, пусть уж будет все как есть. Вот помру, тогда хучь барана в дом приводите.
В узком мелком отсеке сундука, где раньше хранили пряжу, нитки да иголки, Дагния увидела стопку открыток, перевязанных розовой атласной лентой. Она протянула руку.
— Можно посмотреть?
И в ответ услышала короткое и суровое: «Нет!»
Потом тетя изменила свое решение:
— Смотри уж. Теперь ни к чему прятать. Пока старый был жив, в мешке с шерстью хранила.
Верхние открытки не привлекли внимания Дагнии — такие продаются в любом киоске, и, надо сказать, отправитель выбрал не самые красивые из них. Отправитель? Почему, собственно? Может, отправительница? Дагния перевернула открытку. «В день рождения счастья желает Альфред Фигол», — было написано там неуверенной старческой рукой. Значит, все-таки отправитель. Дагния представила, как некий старик приходит на маленькую сельскую почту, покупает открытку (выбора, конечно, нет) и пишет…
Открытки уводили в глубь времени. По тому, что и как было на них изображено, можно было угадать эпоху, проследить, как менялись общественные вкусы и возможности полиграфии. Заодно эти послания отображали и жизненный путь того, кто их отправлял.
Вот бледно-фиолетовый гиацинт, заключенный в овал, и надпись типографским шрифтом: «Поздравляю». Дагния посмотрела на обороте: 1975 год.
Цветочная композиция. «Бабье лето». 1974.
Желтые тюльпаны. 1970.
Пестрый букет цветов в хрустальной вазе. «Поздравляем». 1964.
Серов. «Заросший пруд». Цветная репродукция. 1959.
Пурвит. «Весна». 1964. Краски совершенно не соответствуют оригиналу: красное и желтое, синее и белое.
«Рижское взморье» на шершавой послевоенной бумаге. 1949.
Отпечатанный в темно-зеленых тонах вид Гауи — «Blick "uber Aa». 1943.
Скала Стабурагс — черно-белое фото на картоне кремового цвета. 1939.
«Развалины замка крестоносцев в Кокнесе». 1933.
«Курорт Кемери». 1926.
Красавица с пучком ржи и серпом в руках, называется «Лето». 1923.
«Лунное сияние». Изображение такое темное, что едва можно разглядеть лишь само светило и лунную дорожку через реку. 1922.
Хмельной казачина в широченных белых шароварах крадется к своему куреню. Из-за угла выглядывает жена, пряча за спиной дубинку. Репродукция с картины Пимоненко. 1920.
— Теть Мирт, когда вы вышли замуж?
— На Янов день. Мне шел двадцать пятый год.
— Сейчас вам восемьдесят первый… Значит, в двадцатом!
— Надо сосчитать… Пожалуй, в двадцатом и будет.
Этот Альфред Фигол не был лишен чувства юмора, отметила про себя Дагния, продолжая рассматривать открытки.
Девушка с письмом в тонких пальцах. «Назови мне тот день и тот час…» 1918. Жаль, тот час так и не настал…
Фотомонтаж. В центре обвитый лаврами «военный и морской министр А. Ф. Керенский». Выше: артиллеристы читают в газете о событиях на родине. Внизу солдаты в неуклюжих шинелях машут шапками: «Долой царя! Да здравствует свободная Россия! Ура-а-а!» Семнадцатый, конечно. То ли Фигол хотел просветить Мирту в политическом отношении, то ли другой карточки не нашлось? Сам он, похоже, заблудился в болоте меньшевизма.
Дама благородного происхождения задумчиво стоит у мраморной арки. Он в страстном порыве сжимает нежную ручку возлюбленной.
Вновь репродукция. И. Годварт. «Да или нет?». На обороте русскими буквами: «Вскрыто. Военный цензор № 549. Д. В. О.». Почтовый штемпель «Юрьев. 10.10.17».
«Лунная ночь». В лодке она с распущенными волосами, одна рука в мольбе протянута к небу, другая прижата к сердцу. Он пытается встать, чтобы обнять и успокоить свою даму сердца… 1915.
Пейзаж с четверостишием Карлиса Весминя и в углу:
Не дадим, чтоб повседневность Дух восторженный сгубила… и т. д.«Здесь. 11/X 14. В день рождения большого счастья».
В пожеланиях почти ничего не менялось, только почерк с возрастом становился корявее.
— Ну, засунула нос в старые бумаги и никак не вытащит! — проворчала Мирта. — Понесли, что ли, одежу-то на двор!
— Очень интересные открытки, особенно те, что постарше. Мне как историку.
— Одного года мы с ним, вместе конфирмацию проходили, тогда Альфред и стал на меня заглядываться. С тех пор нет дня рождения, чтоб не вспомнил.