Повести писателей Латвии

Скуинь Зигмунд Янович

Стемнело, Мартынь все не шел. Интересно, где он будет спать? В сарае? Но там нет ни простыней, ни одеяла. Мог бы прийти за ними. Самой отнести? Нет. Может, все-таки придет? Они ведь не спят вместе…

Дагния, не раздеваясь, легла на кровать и прикрыла ноги углом одеяла. Когда поворачивалась на другой бок, одеяло соскользнуло. Стала одолевать мелкая дрожь. Надо бы раздеться и лечь как следует. В тишине было слышно, как за двумя дверьми, в другом конце дома, в комнате тетки, настенные часы пробили двенадцать, потом трижды по одному разу, потом два…

Она проснулась

на рассвете. Казалось, только что легла. Взглянула на диван мужа — не приходил. Наручные часы показывали около семи. Надо встать, умыться, пока все спят.

Когда на кухню вошла тетка, Дагния хотела незаметно скользнуть обратно в комнату, да не успела… Поздоровавшись, Мирта принялась жаловаться:

— Угис вчера ударил Ласму. Прямо в лицо. Я давно говорю… Больно балуете мальчишку.

— Спросите лучше у Ласмы, теть!

— Чего? Да ведь ты же мать!

— За что ударил.

— Не знает она.

— Ах, святая невинность! — Дагния попыталась иронизировать, но не смогла, ее захлестнула злоба, и она не сдержалась. — Пусть эта девчонка убирается отсюда, и как можно скорее! С родителями или одна, мне все равно, только чтоб духу ее тут не было. Иначе уедем мы.

— Беги! Беги вместе со своим разбойником! — осердилась Мирта. — Хучь ба прощения попросить заставила. Ну попомни ты мое слово, потом локти кусать будешь.

— Уже кусаю, — горько усмехнулась Дагния.

— Вот, вот…

— Повторяю: чтоб ее тут не было!

— Оставь девчонку в покое! Только свое дите любишь. До чего ж холодное у тебя сердце!

— Ах, вот как… ладно! — сказала Дагния и ушла в комнату, плотно закрыв за собой дверь.

Хорошего мало, вздохнула Мирта. Один бьет, другой защищает, третьего обвиняют. Вчера ужин испортили. Нешто можно доходить до этого? Надо будет еще раз у Ласмы спросить. Ну повздорили с мальчишкой, что ж с того? И помирились бы. Дети завсегда промеж собой спорят. Если бы Дагния своего так сильно не защищала, он повинился б, все и было бы хорошо. С Мартынем надо поговорить, отец все-таки, пусть скажет свое слово. А вражду в доме Мирта терпеть не могла, нет, это ей не по душе.

Сложив свои вещи в рюкзак, Угис прямо с высокого порога клети бросил его в траву, спрыгнул сам и пошел в дом. Отец с Виктором, стоя у недостроенного крыльца, очередной раз что-то обсуждали. Уткнув подбородок в грудь, парень пробурчал «доброе утро», перешагнул через неприбитые ступени и зашел в дом.

Мать, как и вчера, съежившись, сидела на припечке.

— Ты что, не спала?

Дагния подняла отекшие веки:

— Не волнуйся, спала. Немного.

— Пусть они катятся к черту, мам! Я еду домой.

— Домой… — повторила женщина отсутствующим голосом. Она сидела, опустив голову, отчего навис второй подбородок. Глубокие складки, обозначавшие его, уходили вверх по шее и исчезали под сухими, посекшимися волосами. Их высветленный венчик окружал седоватую макушку.

Мать всегда действовала, распоряжалась, и Угису не приходило в голову посмотреть, какая она. Что там смотреть — мать, да и все! Сейчас, когда парень увидел скрываемые признаки старости,

его охватила жалость. Однако она тут же потонула в чувстве обиды и негодования. Как отец посмел! Ведь тоже старый! И Ласма… Постыдился бы! Ради себя, ради того, что причинил матери и ему, Угису! Противный, противный, противный! Парню хотелось выкрикнуть эти слова отцу в лицо, но он сознавал, что неспособен на это, за что презирал себя и хотел скорее убежать отсюда, где все, как ему казалось, видят его трусость.

— Кто тебя подвезет до остановки?

— На своих двоих дойду.

— Нет, я не могу отпустить тебя, — Дагния наконец вырвалась из охватившего ее оцепенения. — Как ты в Риге один будешь жить? Что есть?

— До каких пор ты будешь считать меня ребенком?

— Нет, нет… Тогда я тоже поеду. Так будет лучше. Сними чемодан.

Дагния вскочила, выдвинула ящик шкафа, да так и застыла с опущенными руками. В спешке она ошиблась — это был ящик, где хранились вещи мужа. Сверху лежала белая польская рубашка, которую посчастливилось купить в городском универмаге. На серебряную свадьбу, решили они тогда. В углу старые носки, что она привезла Мартыню из Чехословакии, и он тогда был так рад…

— Мам, скорее! Опоздаем.

— Иди, сынок… Поезжай. Я… не могу. Так сразу.

— Почему?

— Нет, нет… Ты не поймешь…

Угис подошел к матери, коснулся кончиками пальцев ее щеки.

— Пришли телеграмму, когда поедешь. Я тебя встречу.

Дагния кивнула головой и прикусила губу, чтобы не разреветься.

Угис вышел во двор, вскинул рюкзак на плечо. Надо идти. Почему он медлит? Чего ждет? Прислушивается, не стукнет ли дверь. Точно! Парень повернулся к дому спиной — он не хочет даже видеть… Одновременно и жаль, и хорошо, что не успел… Вдруг окажется, что все совсем…

— Сынок!

Угис обернулся: спотыкаясь о раскиданные обрезки досок, вытянув руки, к нему бежала мать — в точности как это изображают в фильмах, где сыновей провожают на фронт. Добежав, она упала ему на грудь, истерически рыдая и бормоча, чтобы ее не покидали.

Парень растерялся: как быть? Чтобы успеть на автобус, надо спешить, но мать висела на нем такая бессильная, что приходилось ее поддерживать, чтобы не свалилась в траву. Ища совета и помощи, Угис по привычке оглянулся на отца. Мужчины, пораженные поведением Дагнии, прервали свое затянувшееся обсуждение. Отец, опустив голову, дергал себя за нос. Угис знал — так он делает, когда смущен. Виктор глядел в упор с нескрываемым любопытством.

Угис расслышал, как он сказал:

— Это что за номера?

В это время из дома выпорхнула Ласма в пестром — зеленом с желтым — бикини и накинутом на плечи легком халатике. В руках у нее было полотенце — собралась умыться у колодца, как всегда по утрам.

— Мне надо идти, — Угис легонько оттолкнул мать.

Дагния, увидев девушку, догнала ее, сорвала халат, выхватила полотенце, бросила их на землю и стала топтать ногами.

— Вот так, вот так! На тебе! На!

Ласма, вскрикнув, убежала в дом. В тот же миг проем двери заполнили две фигуры, то были старая Мирта и Олита.