Повести. Рассказы
Шрифт:
На душе было тоскливо: он чувствовал себя таким же горьким, бесприютным сиротой, как та почтительная девушка. В эту ночь он заснул поздно.
Однако наутро мыло пошло в дело. Поднявшись позже обычного, Сы-мин увидел, как жена, склонившись над умывальником, трет себе шею; за ушами вздымалась высокая, плотная пена — никакого сравнения с жиденькой, белесой пеной от мыльного корня, которым она до этого пользовалась. С той поры от жены Сы-мина постоянно исходил неуловимый запах, похожий на оливковый. Полгода спустя он сменился другим. Этот, по словам свидетелей, напоминал уже аромат сандалового дерева.
Март 1924 г.
СВЕТИЛЬНИК
Атмосфера в чайной, единственной на всю Цзигуантунь, [222] сгущалась;
— Погасите же его, погасите!..
Разумеется, испуганы были далеко не все. Жители этой деревни вообще неохотно оставляли свои дома, и всякий раз, когда им нужно было куда-либо пойти, заглядывали в «желтый календарь»: [223] уж в нем-то, знали они, наверняка найдется точный ответ. Но даже если в календаре и не было сказано, как поступить в том или ином случае, сперва следовало умилостивить чудодейственные силы, убедиться в том, что благоприятное стечение обстоятельств налицо, и лишь тогда отправляться по своим делам. Собравшиеся в чайной в этот хмурый весенний полдень молодые гуляки, чуждые такого рода запретам, всегда вели себя независимо, поэтому жители деревни, в своей замкнутости словно погруженные в зимнюю спячку, имели достаточно оснований считать их бездельниками, проматывающими состояние родителей.
222
Цзигуантунь — название деревни, в буквальном переводе означает «Свет удачи».
223
«Желтый календарь». — Календари в старом Китае печатались на желтой бумаге; в этих календарях отмечались благоприятные и неблагоприятные дни: в такой-то день «запрещалось выходить из дома», в такой-то день «надлежало совершать жертвоприношения» и т. п.
Но сегодня атмосфера в чайной была действительно накалена.
— Ты уверен, что не ослышался? — придвинув к себе чашку с чаем, спросил юнец с клинообразным, наподобие треугольника, лицом, из-за чего приятели прозвали его Сань Цзяо-лянем, Треугольнолицым.
— Еще раз повторить? — ответил Фан Toy. — Об одном лишь просил: погасите же, погасите! Глаза блестят, молнии мечут. Страх!.. Тебе плевать, а для деревни — беда. В конце концов надо придумать, как от него избавиться.
— Избавиться? Велика важность. Он ведь… Ну и тварь! Когда храм начали строить, его пращур деньги жертвовал, а у этого сейчас одно на уме — светильник погасить. Хорош отпрыск! Никакого почтения к предкам. Вот что, давайте пойдем в уезд и сдадим его родичам, — предложил Ко Тин, распаляясь, и так стукнул кулаком по столу, что фарфоровая крышечка на чашке звякнула и перевернулась.
— Еще чего! Выпроваживать из деревни за непочитание родителей могут только сами родители, на худой конец дядя со стороны матери, — заметил Фан Toy.
— Дядя-то у него есть, — уныло проговорил Ко Тин. — Жаль только, со стороны отца…
— Да, Ко Тин! — вдруг спохватился Фан Toy. — Чем закончилась вчера игра? Повезло тебе?
Ко Тин тупо уставился на него, но ответить не успел. Заговорил Чжуан Ци-гуан:
— Чего захотел, светильник погасить! Что тогда станется с нашей Цзигуантунь? Ведь от этого светильника идет ее название. Подумал он об этом? Цзи гуан — Свет счастья. Погасите светильник, и всему конец. Старики знают, что говорят: зажег светильник лянский У-ди, [224] с тех пор он и горит, не гаснет. Даже когда длинноволосые взбунтовались, он не погас… Драгоценным камнем сверкает. Верно я говорю? Кто ни пройдет мимо, непременно завернет в храм. — Чжуан Ци-гуан восхищенно прищелкнул языком. — А до чего красиво! Смотреть любо-дорого… С чего вдруг ему вздумалось всех взбаламутить?
224
Лянский У-ди. — Император У-ди правил в 502–549 гг.; династия Лян в целом продержалась у власти с 502 по 557 г.
— Не догадываешься? Спятил он, ума лишился, — презрительно бросил Фан Toy.
— Гм! Зато ты при уме! — осклабился Чжуан Ци-гуан. Его круглое лицо лоснилось от пота.
— А я вот думаю, хорошо бы его обмануть разок, как уже сделали однажды, — подала голос прислушивавшаяся к разговору хозяйка чайной Хуэй У-шэнь, она же и прислуга. Вовремя уловив, что спор может уклониться в сторону от предмета, который ее заинтриговал, она поспешила вернуть ему нужное направление.
— Как же это удалось? — с сомнением спросил Чжуан Ци-гуан.
— А с ним уже случалось раз такое, еще при жизни отца. Обманули его, вот он и
— Обманули? Почему я об этом не знаю? — спросил Чжуан Ци-гуан, еще больше удивляясь.
— Где вам было знать! Мальчиками вы были, молокососами, только и знали, что под себя ходить… И я была тогда совсем другой. Видели бы вы мои руки! Правду говорю, красавицей слыла…
— Да ты и сейчас красотка! — ухмыльнулся Фан Toy.
— Иди ты, знаешь куда! — прикидываясь рассерженной, взглянула на него хозяйка и засмеялась. — Не трепи языком, когда дело говорят. Он тогда был еще совсем зеленый. А старика его тоже считали малость тронутым. Помню, рассказывали, повел он его в храм. Надо же было выучить, как бить поклоны! Богу земли, Генералу Главному, что ведает моровыми болезнями, владыке Неба, много их там всяких. А он перепугался и бежать, ни за что не хотел кланяться. Вот с той поры он и с придурью. С первым встречным советуется, как бы ему погасить светильник у алтаря в главном зале. Стоит, уверяет, погасить, и всем бедам конец: саранче, мору… Видно, опять нечистая сила в него вселилась и боится, как бы он там, на праведном пути, взаправду не свиделся с духами. Кто теперь из нас боится бога земли?! Чай у вас не остыл? Я подбавлю кипятку… Ну, хорошо. Один раз он сам пробрался в храм, чтобы погасить светильник. А отец его — так он любил, так любил сыночка, ни за что не согласился, чтобы его посадили под замок. Что тогда было! Деревня ропщет, все переругались, ничего с ним поделать не могут. Счастье еще, мой смертный дух {14}жил тогда, он и придумал. Обернул светильник одеялом — темно в храме, хоть глаз выколи! — и привел его туда. Ну, говорит, гляди, видишь, погасили!..
— Да-а, теперь с ним хлопот не оберешься! — сказал Ко Тин. — Ну и тварь! Убить его, и дело с концом.
— Что ты, в своем ли уме? — замахала руками хозяйка, испуганно взглянув на него. — Куда это годится? Да его дед печать держал! {15}Он и сейчас следит за нами оттуда!..
Приятели Ко Тина понимающе переглянулись, — вряд ли они могли бы предложить какое-либо другое средство, кроме повторения хитрости «смертного духа» хозяйки.
— Ну, а потом он поправился, — весело заключила та свой рассказ, вытерев тыльной стороной ладони пену у рта. — Совсем было выздоровел. Ни разу даже не заглянул в храм с той поры, много лет и не вспоминал о нем. Не знаю, что это с ним теперь стряслось. Может, из-за храмового праздника? Увидел, как выносили идолов, и опять рехнулся. Нынче сюда наведался, не иначе, как надумал в храм идти. Вы бы посоветовались с господином Сы, что ни говорите, дядя он ему. Почему бы и сейчас не обмануть? Разве не пятый из братьев Лянов {16}зажег этот светильник? Все только и говорят: стоит ему погаснуть, и у нас тут море разольется, а мы рыбами станем. Вы, правда, сходите к господину Сы и посоветуйтесь с ним. Не ровен час…
— Сперва нужно пойти посмотреть, что в храме делается, — сказал Фан Toy и с важным видом направился к выходу.
За ним вышли Ко Тин и Чжуан Ци-гуан. Последним встал из-за стола Сань Цзяо-лянь. Уже в дверях он обернулся и пренебрежительно бросил хозяйке:
— На этот раз запишешь за мной. Подсчитай, сколько мы должны…
Та ничего не имела против; она подошла к стене на восточной стороне чайной и в том месте, где уже был нарисован маленький треугольничек, к длинному ряду палочек дописала углем еще две.
Они увидели его издали. Он стоял в нескольких шагах от кучки зевак, толпившихся возле храма, среди которых были дети.
Ворота храма оказались запертыми.
— Вот это — дело! — обрадованно сказал Ко Тин. — Все же догадались закрыть.
Когда они подошли ближе, дети, несколько осмелев, обступили их полукольцом, Помешанный тоже повернулся лицом к ним.
Он был таким же, каким они видели его всегда. Желтое, квадратное лицо, синий поношенный халат без подкладки. Лишь в прищуренных, узких глазах под густыми бровями сверкал безумный огонь. Он смотрел на них долгим немигающим взглядом, вмещавшим в себя одновременно и страх, и какую-то досаду. В его коротких волосах застряли две рисовые соломинки, очевидно, дети воткнули их ему украдкой из-за спины, об этом нетрудно было догадаться по их лукавым взглядам и высунутым языкам.
Приятели остановились, переглянулись.
— Ты чего здесь? — бесцеремонно спросил Сань Цзяо-лянь, шагнув к нему.
— Я просил Лао Хэя открыть мне, — кротко ответил тот тихим голосом. — Понимаете, там светильник, который нужно погасить… Вы ведь видели это страшилище о трех головах и шести руках? Лицо синее, три гл аза под высоким тюрбаном. Половина головы бычья, зубы кабаньи… Нужно погасить. Погасим, и тогда ни саранчи не будет, ни мора. Столько людей болеют сейчас ящуром!..