Повести
Шрифт:
Возвращались мы с посиделок вместе с девками. Проводив некоторых по домам, я успел шепнуть Паше, чтобы она и подруга ее немного прошлись с нами. Это была попытка узнать — согласится Паша или нет? Вот мы вчетвером. Некоторое время шли вместе, затем я увел от Паши подругу, и Паша осталась вдвоем с братом. Они ушли вперед, а я начал придумывать всякий вздор, чтобы задержать эту совсем неинтересную мне девку…
— Ну, что? — спросил я Мишу, когда мы возвращались домой. — Приглянулась тебе какая-нибудь?
— Есть, — помолчав,
Как-то утром я сказал матери:
— Сноху тебе приглядели.
— Чью?
— Пашку Борисову.
Мать испуганно уставилась на меня:
— Нешто отдадут?
— Вместе с тобой пойдем сватать.
— Ну, ин с богом! — сказала мать.
20
Приказ о призыве уже объявлен, и ребята «гуляют». Матери готовят походные сумки, укладывают в них немудрящее бельишко, нужное на первых порах.
Наша мать молча собирает вещи для Васьки. Она провожает пятого сына. Лицо ее, родное, милое, стало еще более скорбным, землистым.
Брата Ваську не узнать. Тихоня, смирнота, он за эти дни превратился в буйного задиру. Песни поет громче всех, на посиделках ни одной девке покоя не дает, пляшет вприсядку и все смеется. С рекрутами ходит Филя, не’ забывая командовать. И мне дома не сидится.
Идем улицей второго общества. Орем песни, заглушая свист бурана. Снег бьет в лицо, крутит, слепит глаза. Чуть видны огоньки в утонувших избах.
Взвейтесь, со–околы, орла–ами, По–олно горе горевать, То–о ли дело под шатра–ами В по–оле лагерем стоять!Странной кажется в такую метель эта песня, но я… тоже выпил и тоже ору. Мне нравится, как снег со всего размаху бьет в глаза, мороз щиплет лицо, и уже кажется, что с этой боевой, залихватской песней мы отчаянно идем в атаку на пургу, на вьюгу, на немца и самого дьявола! Девки на посиделках, заслышав наш рев, быстро прячут работу, и, когда входим, они сидят смирнехонько. Беда той, которая при рекрутах осмелится прясть или вязать. Вмиг долой с гребня кудель, гребень и донце в сени. Лучше, девка, не ругайся — сама побываешь в сугробе.
За эти дни рекруты избили Ваньку Павлова. Досталось и другим, которые откупились от войны. Макарка Гагарин не выходит на улицу. Запой его с Настей отложен. Нагрянут рекруты, покажут запей. Макарку вместе с Ванькой Павловым вновь потребовали к воинскому. Отвертятся они на этот раз или нет?
…Забежала кума Мавра. Уже проведала она, что Макарка пустил себе в икру полстакана керосина, а Ванька Павлов оттянул грыжу. Оба хромают и никуда не выходят. Едва успела Мавра уйти, как открылась
— Напиши воинскому освобождение Макарке по болезни.
— Та–ак.
— Три пуда муки.»
— Та–а-ак, — еще тяну я, — и все равно писать не буду.
Николай удивленно смотрит на меня и сквозь зубы цедит:
— Я тебя, помнишь, пророчил в писаря?
— Спасибо.
— Услуга за услугу.
— Такие заявления писать я… не умею.
Он уходит сердитый, мельком взглянув на огромный плакат о выпуске второго военного займа.
Вечером снова прибежала Мавра.
— Гагарины борова зарезали. Полтуши воинскому, полтуши доктору.
— Спасибо, тетка Мавра, — говорю ей и отправляюсь к Семену.
У него Степка. Семен провожает племянника, Степка — брата.
Я рассказываю о том, что поведала мне Мавра, зачем ко мне приходил Николай, и мы решаем, — будь что будет, — написать письмо врачу.
Уездный врач пользовался большим уважением, его все знали как человека справедливого. Неужели его за эти годы испортили взятками? Я пишу, взывая к его совести, умышленно несколько раз напираю на слова «патриотизм», «защита отечества»:
«Но есть, ваше высокородие, и такие люди, кои не хотят идти в армию, а, притворившись больными и подкупив, кого нужно, получают освобождение. Это нас, пострадавших за отечество, приводит в ярость. Стало быть, богачам нет дела до родины, а был бы карман. Сейчас этих симулянтов опять вызывают к воинскому. И они уже готовятся: Макар Гагарин сын мельника, пустил себе керосин в ногу; Иван Павлов делает гирькой грыжу. Они приедут к вам не только с опухолями или с язвами, они привезут еще свиные туши, пшеничную муку, масло. Кто-то там, только не знаем кто, берет взятки.
Ваше высокородие, мы, инвалиды, пишем это письмо только вам. Мы, как и вы, за справедливость. Но если обманемся, и вы этих людей опять освободите, тогда нет на свете правды…»
В большой избе Фили несколько столов. За столами человек двадцать рекрутов. Филя радостно встречает меня, помогает снять шинель. Рекруты чуть подвыпили. Они так внимательно смотрят на меня, будто первый раз видят такое сокровище. По их лицам и по тому, как ухаживает за мной Филя, догадываюсь, что позвал он меня неспроста.
— Проходи, садись, — ведет он меня.
— Здорово, солдаты, — оглядев столы, говорю рекрутам.
Филя сразу выпрямился и властно возгласил:
— Как генералу!
И под взмахи его длинных рук ребята четко выкрикнули:
— Здра жла–ваш–сок–дит–ство!
— Спасибо, — говорю им, — наоретесь генералам. Хотя генералов на передовых позициях вы не увидите.
— Совершенно точно, — подхватил Филя. — Сколько я воевал, а выше полковника никого не видел. Петр, хлебни с нами. Завтра тебе вояк провожать.