Повести
Шрифт:
У избы Клюшкиных действительно творилось что-то страшное. С растрепанными волосами, в разорванной рубахе, с окровавленным лицом, Евсей, человек вообще смирный, сейчас, как безумный, метался между стражниками, размахивая подавалками. Народ стоял поодаль, сдерживаемый конным стражником. Стражник обнажил шашку. Агашкина мать, тоже растрепанная, валялась в ногах у податного и выла. Она хватала инспектора за ноги, ползала за ним и причитала.
— Грабители! — кричал Евсей. — Уйдите! Зажгу, всех в огонь побросаю. Воры! Шкуру с народа дерете. Мало вас
Один из стражников ударил Евсея плетью. Он рассек ему рубаху, но Евсей даже не дрогнул. Он словно окаменел.
— Эй, вы, не бить! — крикнул кто-то из толпы.
Мать Агашкина все выла и выла, хватая инспектора за ноги. Он, побледневший, отталкивал ее ногой, отступал.
Вдруг в сенях послышался душераздирающий визг. На крыльцо выскочил стражник с голубым одеялом в руках. Лицо у него — в царапинах, в крови. Сзади на него налетела Агашка, охватив его за шею. Стражник запрокинулся, упал, они покатились с крыльца. Недошитое одеяло развернулось, на него упал стражник, на стражника Агашка и, крича, начала его душить. Стражник сбросил Агашку, вскочил, рванул за конец одеяла. Агашка набросилась на одеяло, хотела бежать с ним, но второй стражник схватил ее за ворот. Кофточка разорвалась, и Агашка, вскрикнув, грохнулась, крепко прижав одеяло к почти обнаженной груди. Она не то кричала, не то стонала. Волосы распустились. Это была уже не та Агашка, которую я видел на запое.
— Оставьте девку! — вступился побледневший староста, стоявший у крыльца. — Это ее приданое.
На его слова не обратили внимания. Два стражника сразу набросились на Агашку, один ухватил ее, другой вырвал одеяло.
Взмахнув руками, Агашка упала, ударившись о порог крыльца головой. Стражник отскочил.
— Убили, убили! — крикнул Евсей, подбегая к дочери.
Мать тоже бросилась к Агашке. Они понесли ее в семи. Первый стражник бегом отнес одеяло на подводу, сунул его под мешок. Подвода тронулась к следующей избе.
— Воры! — вдруг раздалось из толпы.
— Кто крикнул? — сразу подскочил к толпе третий стражник.
— Грабители! — послышалось с другого конца.
— А–а, вы так! — и он поехал прямо на народ.
Бабы взвизгнули, подались, другие подняли ругань, Мужики угрюмо молчали. Меня брала злоба. Чего глядеть? Сразу сгрудить и избить, как тогда возле леса. Эх, нет Лазаря с дядей Тимохой! Они–бы им показали! Ведь только начать…
— Тише на людей! — бросил кто-то из мужиков. — Ишь, расхрабрились! По две головы, что ль, на вас?
Стражник отъехал и, что есть силы, закричал:
— Эй, урядник! Переписать всех по фамилиям!
Урядник направился к толпе. Народ, больше всего боявшийся, что запишут фамилии, сначала по одному, затем кучками, стал расходиться. Тут-то и натолкнулся я на мать. Хотел было спрятаться, но она увидела меня.
— Ты зачем? Да ты что это, а? Марш домой! Гляди-ка, кума…
И Мавра с ней рядом.
—
Я пошел домой вместе с матерью и толпой баб. Все они наперебой рассказывали друг дружке, не слушая, сколько у кого холстов забрали, кур, овец. Больше всего говорили о Клюшкиных.
— Как есть, все огребли. Только и уцелело, слышь, одно недошитое платье. У Машеньки–портнихи оно.
— Вот и корова загудела, и вся работа пропала.
— Не судьба ей быть за Илюшкой.
— А чем она виновата? Может, и такую согласятся взять.
— Не–ет. Теперь жди жениха — или вдовца, или голь–голью.
— И мы хороши! Взять по кирпичу и запустить в них! Ничего бы не было бабам.
— Не поглядят, что и бабы… Никак, опять крик?
Приостановились. Из конца улицы, действительно доносился истошный, воющий крик. Некоторые повернули обратно.
— Не Агашка ли опять?
— Теперь уж чего ей! Небось лежит замертво.
Опять пошли бабы…
После сбора податей многие, в том числе и Евсей Клюшкин, ездили к податному инспектору выкупать свое добро. Некоторые кое-что выкупили, но Евсей приехал пустой. Он заметно поседел, ходил к старосте, к Апостолу: составлял какое-то прошение в город.
Агашка слегла в постель Ее навещал Илюшка, обещался все равно жениться, но уже носились слухи, что свадьбы не будет, что старики не хотят брать Агашку.
Как-то утром, после завтрака к нам пришла Устюшкина мать, моя нареченная теща, черт ее возьми! Я сидел, читал Толстого «Власть тьмы». Кроме нас с матерью да девчонок, в избе никого не было.
— Слыхала, сваха, — крестясь на образ, начала Устюшкина мать, — какое дело-то? Кто бы подумал? Это что же теперь? Как глаза на свет божий показать? Стыдобушка одна…
— Ты про что?
— Агашка-то ведь брюхата!
— Ори! — вытаращила мать глаза и села с испугу.
— Истинный господь!
— Да кто сказал?
— Сам Илюха. Он так и эдак — все равно хотел на ней жениться, а старики супротив. Он им и говорит: «А я тайком». А старик взял чересседельник и давай его! Кричит: «Души тебя лишу, как собаку выгоню!» На Илюшку-то ведь душа земли куплена.
Видит парень — дело его расклеивается, а шибко втюрился в девку, и уж, не знай, соврал, не знай, взаправду, а слышь «Она брюхата от меня». И–и-и, что бы–ло, что было, сва–ахынька! Избил старик парня дочерна.
Мать моя от такой новости совсем рот раскрыла. Как так, девка, и вдруг брюхата? Что теперь с ней будет? Кто ее замуж возьмет?
— То-то она и бросалась на стражников, — вспомнила мать. — А может, Илюшка и схвастал? Может, он попугать стариков захотел?
— «Попугать»! Такими делами разь пугают! Теперьче все село знает.
— Мало горя — пришло другое, — ответила мать.
Они замолчали, а у меня перед глазами буквы слились. Нет, я не верил, не верил этой противной бабе. Не мог Илюха такое сказать про Агашку, про нее, чистую, хорошую.