Повести
Шрифт:
– Ну что за паршивая девка, - чуть не плачет Лида.
Уже готовая к выходу из дому, она бросается в комнату Бабушки, осторожно выпрастывает из-под нее судно и мчится с ним в ванную.
Нина Елизаровна всего этого не видит и поэтому снова кричит:
– Кому я говорю, Настя! Не тебе - мне потом белье застирывать!
– Лидка уже выносит! Чего вы на меня с утра, как два Полкана?
Дверь в ванную открыта. Видно, как Лидка второпях споласкивает судно, спускает воду.
– Мамочка, ты не брала мой проездной?
– Нет.
– Зачем тебе проездной?
– спрашивает
– Тебя на машине возят.
– Дура! Пока меня возят только в одну сторону. Мамуля! Ну посмотри, где мой проездной!
– Лида пробегает с судном через комнату.
– Лидочка, ищи там, куда ты его положила.
– Нина Елизаровна появляется в полном макияже, с тщательно сработанной прической.
Настя даже присвистнула:
– Ты кого-нибудь ждешь?
– В ожидании ответа она бросает в рот несколько таблеток и запивает их водой.
– Что за таблетки ты жрешь?
– Нина Елизаровна испуганно хватает Настю за руку.
– Покажи сейчас же!
– Да смотри, смотри. Аскорбинка с витамином «С».
– Боже мой, где мой проездной билет?
– мечется Лида.
– Ты не брала, Настя?
– Да подавись ты своим проездным!
– Настя вытаскивает из заднего кармана джинсов проездной билет и бросает его на стол.
– Когда у меня будет мужик с тачкой, он меня будет возить и туда, и обратно.
Лида в отчаянии подхватывает сумку, проездной билет и мчится к дверям:
– Мамулечка, умоляю, дай ей по шее! Целую!
И Лида выскакивает из дому, хлопнув дверью.
Настя тут же садится на подоконник и наблюдает утренний ритуал.
Вот из парадной выскакивает Лида, вот она подбегает к машине, вот Андрей Павлович, недовольно глядя на часы, целует ее в щеку, и они укатывают.
– Знаешь, ма… - задумчиво говорит Настя.- Мне кажется, что этот Андрей Павлович со своим односторонним движением все-таки жлоб.
– Чего это ты вдруг взялась лопать аскорбинку?
– подозрительно оглядывает Настю Нина Елизаровна.
– Весной и осенью нужны витамины. Кого ты ждешь, ма?
– Не твое собачье дело. Вот тебе рубль и выметайся из дому.
– Мне этот рубль - до фени.
– Эт-т-то еще что за выражения?!
– возмущается Нина Елизаровна.
– «Собачье дело» можно, а «до фени» слух режет, - усмехается Настя и неторопливо натягивает куртку.
– Дай двадцать копеек.
– Почему только двадцать?
– На автобус и на метро. В обе стороны.
– А что ты есть будешь?
– Пока я на практике в продовольственном магазине…
– Слушай, - от огорчения Нина Елизаровна даже опускается на стул.
– Но это же гнусность. Это элементарно безнравственно и неинтеллигентно. И ты не имеешь права…
– Я тебя умоляю, ма!
– досадливо прерывает ее Настя.
– Не берись переделывать систему.
– Да плевать мне на систему!
– вскакивает Нина Елизаровна.
– Я не хочу, чтобы ты в ней участвовала!..
– Хорошо, хорошо, хорошо, - кротко говорит Настя, берет рубль и целует мать в щеку: - Декабристочка ты моя!
– Она взмахивает сумкой в сторону бабушкиной комнаты: - Привет, бабуля!
На автобусной остановке масса народу. Рядом два киоска -
Настя покупает пачку сигарет «Пегас», тщательно пересчитывает сдачу и видит подкатывающий переполненный автобус.
Она тут же деревянно выпрямляет правую ногу в колене и нахально, будто бы на протезе, ковыляет к передней двери автобуса, минуя громадную очередь, которая штурмует заднюю дверь.
Мало того, она требовательно протягивает руку, и кто-то из сердобольных пассажиров помогает «девочке-инвалиду» подняться в автобус.
В салоне ей тут же уступают место между совсем древним старичком и беременной теткой с годовалым ребенком на руках…
Дома Нина Елизаровна, уже возбужденная, порхает по всей квартире в нарядном платьице, которое расстегивается целиком, как халатик. Тоненький красный лакированный поясок выгодно подчеркивает талию. Единственное, что не гармонирует с ее внешним видом - старые, стоптанные домашние тапочки.
Одновременно она умудряется накрывать на стол, чертыхаясь, вспарывать консервную банку «Завтрак туриста», тоненько, элегантно кроить сыр, нарезать хлеб, молоть кофе… И привычно болтать с матерью.
Где бы ни оказывалась Нина Елизаровна - в кухне ли, в большой ли комнате, в коридоре, около постели матери, - она не умолкает ни на секунду:
– …какой-то прелестный в своей незащищенности! Две недели, клянусь тебе, каждый день мотался в наш кретинский музейчик! Очень, очень милый! Уверена, что он тебе понравится. Знаешь, ничего нашего, московского! Ни нахрапа, ни хамской деловитости: машину - «взял», икорку, осетринку - «сделал», на министра - «вышел», кислород кому-то - «перекрыл»… Просто поразительно! Нормальный застенчивый человек. Чуточку, ну самую малость, провинциальный. Но и в этом свое очарование! Наверное, только там, да, мама, остались такие? На юге России. Помнишь, под Одессу ездили, когда Лидка маленькой была. Там же до старости - «Ванечка», «Колечка», «Манечка»… И странно, и мило - старику за семьдесят, а он у них все «Петичка»! Я думаю, это в них чисто климатическое. Больше тепла, больше солнца… Суетни меньше. «О, море в Гаграх, о, пальмы в Гаграх», - поет Нина Елизаровна и ставит на стол масленку.
Тут она влетает в комнату матери, подтыкает ей под щеку салфетку и сует в рот поильник:
– Да, мамуля, миленькая! Я что хотела тебя попросить… Мамочка, мне дико неудобно, но… Понимаешь, ма, сразу после твоего дня рождения Лидочка улетает в отпуск. С этим… Ну, с Андреем Павловичем со своим. На юг. Кажется, в Адлер. И там у них, может быть, все и… Ну, в общем… А я только что купила Насте эту куртку дурацкую. Они же теперь, эти задрыги, пальто не носят. Им нужна только куртка, и со всеми, как они говорят, «примочками»! Я не могла бы взять из твоей пенсии для Лидочки рублей пятьдесят? Вроде бы как это от тебя ей подарок к отпуску… И не волнуйся - мне тут один рефератик заказали - минимум сто рублей, и я тебе сразу же эти пятьдесят верну, а? Но только между нами. Хорошо? А то с ее отпускными дальше Малаховки не уехать. Слушай, я вчера примеряла ее купальник. Мамуля! Не то, что раньше, но я еще очень и очень ни-че-го!.. Мамочка, я возьму у тебя деньги, да?