Повести

Быков Василий Владимирович

это вызвало в нем какие-то скверные предчувствия. Рыбак подумал, что дела напарника, по-видимому,

совсем плохи.

– Очень болит?

– Болит, - буркнул Сотников.

– Терпи, - грубовато подбодрил Рыбак, подавляя в себе невольное и совершенно неуместное теперь

чувство жалости. Затем он сел на снег и начал озабоченно осматривать местность, которая показалась

совсем незнакомой: какое-то холмистое поле, недалекий лесок или рощица, а где был большой, нужный

им

лес, он не имел о том никакого понятия. Закрутившись во время бегства в кустарнике, он вдруг

перестал понимать, где они находились и в каком направлении можно выйти к своим.

Это отозвалось в душе новой тревогой - не хватало еще заблудиться. Он хотел заговорить об этом с

Сотниковым, но тот лежал рядом, будто не чувствуя уже ни тревоги, ни стужи, которая становилась все

нестерпимее на холодном ветру в поле. Разгоряченное при ходьбе тело очень скоро начал пробирать

мороз. Пока, однако, усталость приковывала их к земле, и Рыбак всматривался в сумеречные

окрестности, мучительно соображая, куда податься.

Он пытался определить это, тщетно восстанавливая в памяти их путаный путь сюда, а инстинкт

самосохранения настойчиво толкал его в направлении, противоположном кустарнику, за которым их

настигла полиция. Казалось, полицаи опять появятся по их следу оттуда, следовательно, надо было

уходить в противоположную сторону.

Когда это чувство окончательно овладело им, Рыбак встал и повесил на плечо обе винтовки.

– Давай как-нибудь...

Сотников начал с трудом подниматься, Рыбак и на этот раз поддержал его, но тот, оказавшись на

ногах, высвободил локоть.

– Дай винтовку.

– Что, пойдешь?

– Попробую.

«Что ж, пробуй», - подумал Рыбак, с облегчением возвращая ему винтовку. Опираясь на нее, как на

палку, Сотников кое-как ступил несколько шагов, и они очень медленно побрели по снежному полю.

Час спустя они уже далеко отошли от болота и слепо тащились пологим полевым косогором. Рыбак

чувствовал, что скоро начнет светать, что на исходе последние часы ночи и что они теперь очень просто

могут не успеть. Если утро настигнет их в поле, тогда уже наверняка им не выкрутиться.

Пока их спасало то, что снег тут был неглубокий, ноги проваливались не так часто, как на болоте.

Вокруг на снегу серели высохшие стебли бурьяна, местами они казались чуть гуще, и Рыбак обходил эти

места, выбирая, где было помельче. Он старался не спускаться в лощину, боясь залезть там в сугробы,

на пригорках было надежнее. Но их след слишком отчетливо обозначился на снегу - раз, оглянувшись,

Рыбак испугался: так просто было их догнать даже ночью. Оглядываясь вокруг, он подумал, что какой бы

123

опасной для них ни была дорога, которая уже едва их не погубила сегодня, но, видимо, опять надо

выбираться на нее. Только на дороге можно спрятать среди других два своих следа, чтобы не привести

за собой полицаев в лагерь.

Из сгустившихся ночных сумерек едва проступало снежное поле с редкими пятнами кустарника,

одинокими полевыми деревцами: в одном месте что-то неясно зачернело, и, подойдя ближе, Рыбак

увидел, что это валун. Дороги нигде не было. Тогда он круто повернул вверх - идти так стало труднее, но

появилась надежда, что наверху, за пригорком, все-таки появится лес. В лесу удалось бы скрыться,

потому что полицаи вряд ли сразу сунутся следом - наверно, сначала подумают и тем дадут возможность

оторваться от преследователей.

Рыбак не впервые попадал в такое положение, но всякий раз ему как-то удавалось вывернуться. В

подобных случаях выручали быстрота и находчивость, когда единственно правильное решение

принималось без секунды опоздания. И он уходил. Тут тоже была такая возможность, по неизвестной

причине предоставленная им полицаями, и он бы отлично воспользовался ею, если бы не Сотников. Но с

Сотниковым далеко не уйдешь. Они еще не взобрались на холм, как напарник в который уж раз трудно

закашлял, несколько минут тело его мучительно содрогалось, как будто в напрасных потугах выкашлять

что-то. Рыбак остановился, потом вернулся к товарищу, попробовал поддержать его под руку. Но

Сотников с трудом стоял на ногах, и он опустил его на твердый, вылизанный ветром снег.

– Что, плохо?

– Видно, не выбраться...

Рыбак промолчал - ему не хотелось заводить о том разговор, неискренне обнадеживать или утешать,

он сам толком не знал, как выбраться. И даже в какую сторону выбираться.

Он недолго постоял над Ситниковым, который немощно скорчился на боку, подобрав раненую ногу. В

сознании Рыбака начали перемешиваться различные чувства к нему: и невольная жалость оттого, что

столько досталось одному (мало было болезни, так еще и подстрелили), и в то же время появилась

неопределенная досада-предчувствие - как бы этот Сотников не навлек беды на обоих. В этом

изменчивом и неуловимом потоке чувств все чаще стала напоминать о себе, временами заглушая все

остальное, тревога за собственную жизнь. Правда, он старался гнать ее от себя и держаться как можно

спокойнее. Он понимал, что страх за свою жизнь - первый шаг на пути к растерянности: стоит только