Повести
Шрифт:
Девочка молчала. Тогда он спросил о другом:
– Сколько тебе лет?
– Тринадцать.
В углу, трудно вздохнув, зашевелился Петр.
– Это Меера-сапожника дочка. Допрашивали тебя?
– Ага, - тихо подтвердила девочка.
– Меера тогда изничтожили вместе со всеми. Вот. . одна дочка и уцелела. Что ж мы теперь будем
делать с тобой, Бася?..
– И Петр вновь тяжко вздохнул.
Рыбак вдруг потерял интерес к девочке, встревоженный другим: почему ее привели сюда? В подвале
были, наверно, и еще места - где-то поблизости сидели женщины, - почему же девочку подсадили к
мужчинам? Какой в этом смысл?
– Чего ж они добивались от тебя?
– помолчав, тихо спросил Петр Басю.
– Чтоб сказала, у кого еще пряталась.
– А-а, вон как! Ну что ж... Это так. А ты не сказала?
Бася затаилась, будто обмерла, молчала.
– И не говори, - одобрил погодя староста.
– Нельзя о том говорить. Мое дело все равно конченое, а про
других молчи. Если и бить будут. Или тебя уже били?
Вместо ответа в углу вдруг послышался всхлип, за которым последовал сдавленный, болезненный
плач. Он был коротеньким, но столько неподдельного детского отчаяния выплеснулось с ним, что всем в
этой камере сделалось не по себе. Сотников на соломе, слышно было, осторожно задержал дыхание.
– Рыбак!
– Я тут.
149
– Там вода была.
– Что, пить хочешь?
– Дай ей воды! Ну что ты сидишь?
Нащупав под стеной котелок, Рыбак потянулся к девочке.
– Не плачь! На вот, попей.
Бася немного отпила и, присмирев, затихла у порога.
– Иди сюда, - позвал Петр.
– Тут вот место есть. Будем сидеть. Вот подле стенки держись.
Послушно поднявшись и неслышно ступая в темноте босыми ногами, Бася направилась к старику. Тот
подвинулся, освобождая ей место рядом.
– Да-а! Попались! Что они еще сделают с нами?
Рыбак молчал, не имея желания поддерживать разговор, рядом тихонько постанывал Сотников. Они
ждали. Все их внимание было приковано к ступенькам - оттуда являлась беда.
И действительно, долго ждать ее не пришлось.
Спустя четверть часа со двора донеслось злое: «Иди, иди, падла!» - и не менее обозленное в ответ:
«Чтоб тебя так и в пекло гнали, негодник!» - «А ну шевелись, не то как двину!» - прорычал мужской голос.
На ступеньках затопали, заматерились - сомнений не было: это возвращали с допроса Дёмчиху.
Но почему-то ее также не поволокли в прежнюю камеру - полицаи остановились возле их двери,
загремели засовом, и тот самый, хорошо знакомый им Стась сильно толкнул Дёмчиху через порог.
Женщина споткнулась, упала на Рыбаковы ноги и громко запричитала в темноте:
– Куда ты толкаешь, негодяй! Тут же мужчины, а, божечка мой!..
– Давай, давай! Черт тебя не возьмет!
– прикрикнул Стась.
– До утра перебудешь.
– А утром что?
– вдруг спросил Рыбак, которому послышался какой-то намек в словах полицая.
Стась уже прикрыл было дверь, но опять растворил ее и гаркнул в камеру:
– А утром грос аллес капут! Фарштэй?
«Капут? Как капут?» - тревожно пронеслось в смятенном сознании Рыбака. Но страшный смысл этого
короткого слова был слишком отчетлив, чтобы долго сомневаться в нем. И эта его отчетливость ударила
как оглоблей по голове.
Значит, утром конец!
Почти не ощущая себя, Рыбак механически подобрал ноги, дал пристроиться у порога женщине,
которая все всхлипывала, сморкалась, потом начала вздыхать - успокаиваться. Минуту они все молчали,
затем Петр в своем углу сказал рассудительно:
– Что же делать, если попались. Надо терпеть. Откуда же ты будешь, женщина?
– Я? Да из Поддубья, если знаете.
– Знаю, а как же. И чья же ты там?
– Дёмки Окуня женка.
Стараясь как-либо отделаться от недобрых предчувствий, Рыбак под стеной стал прислушиваться к
Дёмчихе. Ему не хотелось обнаруживать себя разговором, тем более что Дёмчиха, возможно, не узнала
его в темноте. Они уже познакомились с ее сварливым характером, и теперь, оказавшись в таком
положении, Рыбак думал, что эта женщина очень просто может закатить им скандал - было за что. Но
она мало-помалу успокоилась, еще раз высморкалась. Голос ее понемногу ровнел, становился обычным,
таким, каким она разговаривала с ними в деревне.
– Да-а, - озадаченно вздохнул Петр.
– А Демьян в войске...
– Ну. Дёмка там где-то горюшко мыкает. А надо мной тут измываются. Забрали вот! Деток на кого
покинули? И как они там без меня? Ой, деточки мои родненькие...
Только что смолкнув, она расплакалась снова, и в этот раз никто ее не утешал, не успокаивал - было
не до того. В камере продолжали звучать зловещие слова Стася, они подавляли, тревожили, заставляли
мучительно переживать всех, за исключением разве что старосты, остававшегося по-прежнему внешне
спокойным и рассудительным. Между тем Дёмчиха как-то неожиданно, будто все выплакав, вздохнула и
спокойнее уже заметила:
– Вот люди! Как звери! Гляди, каким чертом стал Павка этот!
– Портнов, что ли?
– поддержал разговор Петр.
– Ну. Я же его кавалером помню - тогда Павкой звали. А потом на учителя выучился. Евонная матка на