Повести
Шрифт:
вздрогнул, но тут же жадно припал губами к шершавому краю котелка, несколько раз сдавленно, трудно
глотнул.
– Кто это?
– Это я. Ну как ты? Лучше?
– Рыбак? Фу ты! Дай еще.
Рыбак снова придержал его голову - стуча зубами о котелок, Сотников выпил еще и пластом слег на
солому.
– Что, мучили здорово?
– спросил Рыбак.
– Да, брат, досталось, - выдохнул Сотников.
Рыбак заботливо оправил на нем шинель и привалился спиной к стене, рассеянно вслушиваясь в
шумное дыхание товарища, которое, однако, помалу выравнивалось.
– Ну, как теперь самочувствие?
– Теперь хорошо. Лучше. А тебя?
– Что?
– Били?
Этот вопрос застал Рыбака врасплох. Он не знал, как коротко объяснить товарищу, почему его не
пытали.
– Да нет, не очень.
Сотников закрыл глаза. Его изможденное, серое, с отросшей щетиной лицо едва выделялось в
сумерках на серой соломе. В груди все хрипело. И тогда Рыбаку пришло в голову, что, пока имеется
такая возможность, надо бы кое о чем условиться относительно предстоящих допросов.
– Слушай, я вроде их обхитрю, - шепнул он, склонившись к товарищу. Тот удивленно раскрыл глаза -
широкие белки в глазницах тускло блеснули отраженным светом. - Только нам надо говорить одно.
Прежде всего - шли за продуктами. Хутор сожжен, притопали к Лесинам, ну и...
– Ничего я им не скажу, - перебил его Сотников.
Рыбак прислушался, нет ли кого поблизости, но, кажется, всюду было тихо. Только сверху доносились
голоса и шаги, как раз над их камерой. Но сверху его не услышат.
– Ты брось, не дури. Надо кое-что и сказать. Так слушай дальше. Мы из группы Дубового, он сейчас в
Борковском лесу. Пусть проверят.
Сотников задержал дыхание:
– Но Дубовой действительно там.
– Ну и что?
Рыбак начинал злиться: вот же несговорчивый человек, разве в этом дело! Безусловно, Дубовой с
группой в Борковском лесу, но оттого, что они назовут место его расположения, тому хуже не станет -
полицаям до него не добраться. Остатки же их отряда как раз в более ненадежном месте.
– Слушай! Ты послушай меня! Если мы их не проведем, не схитрим, то через день-два нам каюк.
Понял? Надо немного и в поддавки сыграть. Не рвать через силу.
Сотников, слышно было, будто насторожился, притих, дыхание его замерло - сдается, он что-то
обдумывал.
– Ничего не выйдет, - наконец сказал он.
– Как не выйдет? А что тогда выйдет? Смерти достукаться легче всего.
147
«Вот дурила», - подумал Рыбак. Уж такого неразумного упрямства он не ожидал. Впрочем, сам одною
ногой в могиле, так ему все нипочем. Не хочет даже шевельнуть мозгами, чтобы не потащить за собой и
товарища.
– Ты послушай, - помолчав, горячо зашептал Рыбак.
– Нам надо их повадить. Знаешь, как щуку на
удочке. Иначе перетянешь, порвешь - и все пропало. Надо прикинуться смирными. Знаешь, мне
предложили в полицию, - как-то сам не желая того, сказал Рыбак.
Веки у Сотникова вздрогнули, затаенным тревожным вниманием сверкнули глаза.
– Вот как! Ну и что ж - побежишь?
– Не побегу, не бойсь. Я с ними поторгуюсь.
– Смотри, проторгуешься, - язвительно просипел Сотников.
– Так что же, пропадать?
– вдруг озлясь, едва не вскрикнул Рыбак и замолчал, выругавшись про себя.
Впрочем, черт с ним! Не хочет - его дело; Рыбак же будет бороться за себя до конца.
Сотников задышал труднее - от волнения или от хвори; попытался откашляться - в груди зашипело,
как на жаровне, и Рыбак испугался: помирает, что ли? Но он не умирал и вскоре, совладав с дыханием,
сказал:
– Напрасно лезешь... в дерьмо! Позоришь красноармейскую честь. Живыми они нас не выпустят.
– Как сказать. Если постараться...
– Для кого стараться?
– срываясь, зло бросил Сотников и задохнулся. Минуту он мучительно кашлял,
потом шумно дышал, затем сказал вдруг упавшим голосом: - Не в карты же играть они тебя в полицию
зовут.
«Наверно, не в карты», - про себя согласился Рыбак. Но он шел на эту игру, чтобы выиграть себе
жизнь - разве этого недостаточно для самой, пусть даже отчаянной, игры? А там оно будет видно, только
бы не убили, не замучили на допросах. Только бы вырваться из этой клетки, и ничего плохого он себе не
позволит. Разве он враг своим?
– Не бойсь, - сказал он.
– Я тоже не лыком шитый.
Сотников засмеялся неестественно коротеньким смехом.
– Чудак! С кем ты вздумал тягаться?
– А вот увидишь.
– Это же машина! Или ты будешь служить ей, или она сотрет тебя в порошок!
– задыхаясь, просипел
он.
– Я им послужу!
– Только начни!
«Нет, видно, с ним не сговоришься, с этим чудаком человеком», - подумал Рыбак. Как в жизни, так и
перед смертью у него на первом месте твердолобое упрямство, какие-то принципы, а вообще все дело в
характере, так понимал Рыбак. Но ведь кому не известно, что в игре, которая называется жизнью, чаще с
выигрышем оказывается тот, кто больше хитрит. Да и как иначе? Действительно, фашизм - машина,
подмявшая под свои колеса полмира, разве можно, стоя перед ней, размахивать голыми руками? Может,