Повести
Шрифт:
несвежим, совершенно невозможным для дыхания, и он остановился, не зная, куда ступить дальше.
Сзади тем временем лязгнул засов, Дёмчиха осталась с полицаями, которые повели ее дальше. Из-за
двери доносился их удаляющийся, деловой разговор.
– А бабу куда? В угловую?
– Давай в угловую.
– Что-то пусто сегодня?
– Немцы вчера разгрузили. Одна жидовка где-то сидит.
Несколько пообвыкнув в темноте, Рыбак рассмотрел в углу человека. Занятый чем-то своим, тот
сосредоточенно возился там, то ли раздеваясь, то ли подстилая под себя одежду - наверно, готовился
лечь. Густой мрак под стеной совершенно скрывал его, лишь седая голова человека да его плечи
временами появлялись в скупо освещенном пространстве.
– Садись. Чего стоять? Стоять уже нечего.
Рыбак удивился и даже вроде обрадовался - голос старика показался знакомым, и он тут же
вспомнил: староста! Ну так и есть, в углу устраивался их недавний знакомый - лесиновский староста
Петр.
– И ты тут?
– недоуменно вырвалось у Рыбака.
– Да вот попал. Овцу-то опознали, ну и...
141
«Так-так», - стучала в голове у Рыбака односложная мысль: все было понятно. Странно, но он только
сейчас вспомнил о той злополучной овце и только сейчас с непростительным опозданием подумал, чем
она может обернуться для ее хозяина.
– А при чем тут ты? Мы же забрали силой?
– несколько деланно удивился Рыбак.
Староста что-то расстелил под собой, но не лег, а сел, прислонясь к стене и почти весь погружаясь во
тьму. На слабом свету из окна оставались лишь согнутые его колени.
– Как сказать? Ежли забрали, так надо было доложить. А я... Да теперь что!.. Теперь уже все равно.
Теперь, по-видимому, действительно уже все равно, теперь поздно выкручиваться, подумал Рыбак.
Наверно, полиции уже все известно.
Не расстегивая полушубка, он уныло опустился на слежалую соломенную подстилку и тоже
прислонился спиной к стене. Было совершенно непонятно, что делать дальше, но, кроме как ждать, тут
вообще, наверно, ничего нельзя было делать. Только сейчас он почувствовал, как здорово измотался за
истекшую ночь, его начало клонить в сон, но мысли тревожно сновали в голове, не давая забыться.
Вдруг он подумал, что неплохо бы сговориться со старостой и отрицать их заход в Лесины - пусть бы
Петр сказал, что приходили другие. Если разобраться, так старосте уже все равно, на кого указывать, а
им, возможно, это еще помогло бы. Какой-либо вины или даже неловкости по отношению к Петру Рыбак
нисколько не чувствовал - разве впервые ему таким способом приходилось добывать продукты? Да и
взяли всего только овцу, и не у какой-нибудь многодетной семьи, а у самого старосты - было о чем
заботиться. С этой стороны он оставался совершенно спокойным и только удивлялся, как это староста
не сумел оправдаться перед полицией и позволил себя засадить в этот вонючий подвал.
Прошел час или больше, Сотников не возвращался, и Рыбак не без короткого сожаления подумал,
что, может, его там и убили. Разговаривать ему ни о чем не хотелось. Он чувствовал, что вот-вот должны
прийти и за ним, и тогда начнется самое худшее. Все думая и прикидывая и так и этак, он старался найти
какую-нибудь возможность перехитрить полицию, вывернуться совсем или хотя бы оттянуть приговор.
Чтобы оттянуть приговор, видимо, имелось лишь одно средство - затянуть следствие (все-таки должно
же быть какое-то следствие). Но для этого надо было найти веские факты, чтобы заинтересовать
полицию, ибо, если та порешит, что ей все ясно, тогда уж держать их не станет. Тогда им определенно
конец.
В подвале было тихо и сонно, лишь откуда-то сверху доносились голоса, топот сапог в здании.
Временами топот становился довольно громким, что-то приглушенно стучало, явственно врывался чей-
то крикливый голос. Вся эта суматошная возня наверху не могла не напомнить ему о Сотникове, и у
Рыбака мучительно сжималось сердце - бедный невезучий Сотников! Но, по-видимому, та же участь
ждала и его... Правда, он не хотел думать об этом - он старался понять, как уйти от расправы и, может,
еще и пособить Сотникову. Но, видно, все это было напрасно. Сквозь маленькое, чем-то заставленное
снаружи окошко в камеру пробивались тусклые сумерки, в которых слабо брезжило светловатое пятно на
затоптанной соломе да белела под окном поникшая голова старосты. Тот неподвижно сидел у стены,
погрузившись в свои тоже, разумеется, невеселые мысли, - теперь каждый переживал за себя.
– Говорили, кто-то полицая ночью поранил, неизвестно, выживет ли, - после долгого молчания сказал
старик.
Для Рыбака это сообщение не было новостью, он только забыл об этом ранении и теперь
встревожился еще больше. Однако разговор перевел на другое.
– Тебя уже брали наверх?
– спросил он с робкой надеждой, что очередь на допрос, возможно, еще не
его.
Но староста тут же разрушил эту его надежду.
– На допыт? А как же! Сам Портнов допрашивал.