Повести
Шрифт:
крематория.
Джулия, кажется, выплакалась, плечи ее перестали вздрагивать, только изредка подергивались от
холода. Он снял с себя тужурку и, потянувшись к девушке, бережно укрыл ее. Джулия встрепенулась,
пересилила себя, села и запачканными, в ссадинах кулачками начала вытирать заплаканные глаза.
– Плёхо, Иванио. Ой, ой, плёхо!..
– Ничего, не бойся! Тут два патрона, - показал он на пистолет.
42 Быстрей! Быстрей! Удирай быстрей! (нем.)
43 Русский!
48
– Нон счастья Джулия. Фина вита44 Джулия, - в отчаянии говорила она.
Он неподвижно сидел на земле, неотрывно следя за немцами, и все внутри у него разрывалось от
горя и беспомощности. Перед собственной совестью он чувствовал себя ответственным за ее судьбу.
Только что он мог сделать? Если бы хоть немного доступнее был обрыв, а то проклятый, нависший над
бездной карниз, за ним еще один, а дна так и не видно в мрачном тумане, даже не прослушивался шум
потока. Опять же нога, разве можно удержаться на такой крутизне? И вот все это, собравшись одно к
одному, определило их неизбежный конец.
– Руссэ! Рэттэн! Рэттэн! Руссэ!
– слабо доносился из седловины голос безумного.
Джулия, увидев на седловине немцев, привстала на колени и вскинула маленькие свои кулачки:
– Фашисте! Бриганти! Своляч! Нэйман зи унс! Ну?45
На седловине примолкли, затихли, и ветер вскоре донес оттуда приглушенный расстоянием голос:
– Эй, рус унд гурен! Ми вас будет убиваль!..
И вслед второй:
– Ком плен! Бросай холодна гора. Шпацирен горяча крематориум!..
Лицо Джулии снова загорелось яростной злостью.
– Нейм! Нейм!
– махала она кулачками.
– Ком нейм унс! Нун, габен зи ангст? !46
Немцы выслушали долетевшие до них сквозь ветер слова и один за другим начали выкрикивать
непристойности. Джулия, злясь от невозможности ответить им в таком поединке, только кусала губы.
Тогда Иван взял ее за плечи и прижал к себе. Девушка послушно припала к его груди и в безысходном
отчаянии, как дитя, заплакала.
– Ну не надо! Не надо. Ничего, - неловко успокаивал он, едва подавляя в себе приступ злобного
отчаяния.
Джулия вскоре затихла, и он долго держал ее в своих объятиях, горько думая, как здорово все
началось и как нелепо кончается. Наверно, он абсолютный неудачник, самый несчастный из всех людей -
не смог воспользоваться такой благоприятной возможностью спастись. Голодай, Янушка и другие
сделали бы это куда лучше - добрались бы уже до Триеста и били бы фашистов. А он вот завяз тут, в
этих проклятых горах, да еще, как волка, дал загнать себя в ловушку. Видно, надо было, как и взялся,
рвать ту бомбу - пусть бы бежали другие. А так вот. . И еще погубил Джулию, которая поверила в тебя,
побежала за тобой, полюбила... Оправдал ты ее надежды, нечего сказать!
Он прижимал к груди ее заплаканное лицо, неясно, сквозь собственную боль ощущая трепет ее рук на
своих плечах. Это вместе с отчаянием по-прежнему вызывало в нем невысказанную нежность к ней.
Потом Джулия села рядом, поправила рукой растрепанные ветром волосы:
– Малё, малё волёс. Нон большой волёс. Никогда!
От горя он только стиснул зубы. Рассудок его никак не мог примириться с неотвратимостью гибели. Но
что сделать? Что?
– Иванио, - вдруг оживившись, воскликнула она.
– Давай манджаре хляб. Есть хляб!
Она достала из кармана остатки хлеба и с неожиданно вспыхнувшей радостью в заплаканных глазах
разломила его пополам:
– На, Иванио.
Он взял большой кусок, но на этот раз не стал делиться, уравнивать порции - теперь это не имело
смысла. С наслаждением они проглотили хлеб - последний остаток своего запаса, который берегли до
Медвежьего хребта. И тут Иван с новой остротой почувствовал неизбежность конца. Странно, но с этим
куском вдруг исчезла последняя надежда, выжить - съев его, они тем самым как бы подытожили все свои
жизненные заботы, и теперь осталось только одно - прожить недолгие минуты и умереть. Ивана снова
охватила тоска при мысли о напрасной трате стольких усилий и в такое время! Ребята на востоке уже
освободили родную землю, вышли за границы Союза, идут сюда, и он уже не встретит их, хотя так
рвался навстречу...
Джулия бросала полные отчаяния взгляды на мрачные ущелья, то и дело посматривала на тех,
вверху, что не уходили, сидели, караулили их тут.
– Иванио! Где ест бог? Где ест мадонна? Где ест справьядливость? Почему нон кара фашизм? -
спрашивала она, в горе ломая тонкие смуглые руки.
– Есть справедливость!
– точно очнувшись, крикнул он.
– Будет им кара! Будет!
– Где ест кара? Где? Энглиш? Американ? Совет Унион?
– Конечно! Советский Союз. Он свернет хребты этим сволочам.
– Совет Унион?
– Ну конечно.
Джулия с внезапной надеждой в глазах устремилась к нему.
– Он карашо? Люче, люче все?
Иван не понял, спросил:
– Что?
– Россия карашо? Справьядливо? Блягородно! Иванио вчера говори правду, да?
44 Конец жизни (итал.).
45 Берите нас! Ну? (нем.)
46 Нате! Нате! Идите возьмите нас! Ну, боитесь? (нем.)
49
И вдруг будто в новом свете и совершенно другими, чем прежде, глазами увидел он и ее, и себя, и