Повести
Шрифт:
Антон что-то говорил, кого-то ругал, опять бил по голове рыбину, но Семён понял, что этот человек просто хочет досадить ему, и сдержался, промолчал. Длинный подхватил спиннинг и яростно взялся хлестать блесной чистую, ни в чём не виноватую реку.
"Сколько зла в человеке, это ж надо?" — подивился ему Ковалёв и отвёл глаза от разбитой, вдавленной в галечник головы лимбы.
Стемнело. Ещё вытащили несколько рыбин и пошли с тяжёлыми куканами на дымный маяк костра.
— Антон! А не будешь ли ты на юге, в своем просторном доме, подушки грызть ночами от тоски по этим краям?
— Не буду… Это — край непуганых дураков. На Каховском море рыбалка не хуже.
— Ещё как будешь! Там разве отыщешь такую рыбалку, такую чистую воду и нетронутую землю. Врёшь ты всё. На себя наговариваешь. А зачем, не пойму. Верить надо в людей! А ты чураешься их.
— В людей?! Верить! А они в меня верят? Мне проповеди читаешь, а сам наверняка думаешь о своей выгоде. Каждый живёт для себя, каждый гребёт под себя, локтями работает, чтобы пробиться через толпу, давит чужие ноги, царапается, лжёт, сплетничает. Нет, начальник! Насмотрелся я на жизнь. Не стоит переубеждать.
— Купишь ты машину, новую мебель, отгрохаешь парник для цветочков. А дальше что? Следующая цель?
— Отдыхать буду до пенсии. Курортниц возить в лес. Рыбу ловить, жить для себя.
— Это, по-твоему, жизнь? Давай сядем, перекурим. Тяжёлая рыба.
— Что ты ко мне привязался? Я не обязан исповедоваться. Как хочу, так и живу, — Антон сидел сгорбившись, обняв колени большими руками и положив на них подбородок, говорил не открывая рта, сквозь зубы.
— Без смысла человек не может существовать. Должна быть цель и у тебя, кроме барахла и машины, — продолжил Ковалёв. — Лимба — дура, она бросается на блесну, но ты же человек. Роскошь — это та же приманка, кто схватил её, уже не сорвётся до конца своих дней, потеряет волю и покой, потому что сосед выстроит дом ещё лучше, купит машину последней модели. Зависть не даст тебе спать.
— Душу ты мне вымотал своими нравоучениями. Так и быть, открою тебе правду. Уж, как она тебе глянется, не моё дело. Оставила меня девушка, когда я ещё гонял баскетбольный мяч. Выскочила за тренера, квартира у него, машина и всё прочее.
Когда я начал её упрекать, она и говорит: "Что ты мне дашь? У тебя, кроме спортивной сумки и старой матери, ничего нет!" А я ведь, её любил. Ради неё хотел побеждать, выкладывался в играх, пробился в сборную. А ей не это нужно было. Не стала ждать она будущего.
Такая во мне злость проснулась! Бросил спорт. А тренер натешился и бросил её… Решил я ей доказать, что всё смогу. Отгрохал эти хоромы, обставил и подговорил друга привезти её туда. Подслушивал из соседней комнаты, как она умилялась тем, как могут устраиваться люди. Выхожу…
Испугалась, подумала невесть что! Когда дружок сказал, что это всё — моё, она мгновенно среагировала. Липнуть ко мне начала, на колени лезть… Такое у меня появилось омерзение. И это из-за неё, думаю, я свою жизнь поломал, спорт бросил?
А ты говоришь, верь людям. Хорошо, что ей тренер вовремя подвернулся, а то бы мне это счастье досталось. Осталась она у меня на ночь, на вторую. А у меня к ней никаких чувств не осталось, еле выпроводил…
Теперь зачерствел. Иной раз попадаются хорошие женщины, даже мысль приходит жениться. Но не верю! На молоке обжёгся — на воду дую. Раз со мной пошла, пойдёт и с другим.
— Зря ты меришь всех одной меркой. Просто тебе не повезло.
— Ну ладно, мне не везёт, а ты-то почему холостой? Такой идейный, хороший, мысли правильные.
— Пошли! Совсем темно, ноги переломаем в ямах. Оттаять тебе надо, Антон, рядом с хорошей, доброй женщиной. А на злобе долго не протянешь. Зло к добру не приведёт.
— Женщины любят с расчётом, в обратном меня не убедишь. Они — циничней и практичней нас, мужиков. Между собой напрямую такие вещи говорят, что мы постесняемся слушать. Я как-то в их компанию магнитофон подсунул, а потом мужьям прокрутил, они от стыда чуть не сгорели.
— Ну, и чем хвалишься? И тут пакость сотворил.
В палатке гудит печка, языком пламени из трубы лижет навалившуюся темь. Никто не хочет залезать в палатку,
натаскали кучу сухостойных брёвен к берегу и запалили пионерский костер. Увидев рыбу, загомонили, начали возбуждённо строить планы на утро.
— Спокойно! — осадил Ковалёв. — Мы приехали по делу.
— Налетай, ребятки! Готова кашка, — засуетился у огня Максимыч. — Пшённая каша, заправленная салом, пища Богов!
— Пища Богов — оленья грудинка. Ведро парного мяса заваришь, потом только чаек весь день дуешь, — не согласился Длинный.
— А где оно, мясо? Собаку начальника заварить, так её и бичи есть не станут, не ужуешь — старая. А собачатину я пробовал, — раздумчиво и тихо проговорил Максимыч, — слаще ничего больше не ел…
Попал раненый в плен. Зима, мрут люди за колючей проволокой, как мухи. Подговорил я одного парня, ночью пролезли под колючку и дали тягу. Шли по дороге, чтобы не оставить следов. Голодные, как волки, а в деревню сунуться боимся.
Когда нас хватились, устроили облаву с собаками. Со следа сбились, а одна дотошная овчарка догнала нас. Повалила обоих в снег, рвёт, треплет, только клочья одежды с мясом летят. У меня шинель была подпоясана телефонным проводом.
Как догадался снять, до сих пор не пойму. Накинул ей петлю на шею и задушил. Сидим мы на ней все в крови, руки трясутся, уж так обессилели… ждём, когда нагрянут хозяева пса. Не дождались.
Кусочек зеркала был у моего напарника, трут и кремень. Распалили костёр, стеклом заголили шкуру и давай пировать! Обуглим на огне да без соли и хлеба так наворачиваем, аж за ушами пищит, как будто всю жизнь только и питались полусырой собачатиной.
Жирная была псина, откормленная, не то что мы. Отдохнём и опять принимаемся жевать. Так всю и съели за два дня. Помогла нам овчарка выйти к партизанам, придала силёнок.
Брезгливость, она при сытости появляется. А как прижмёт нужда, будешь есть всё подряд. Звали мы вот такую кашу в отряде — полевой, готовили её на косовице и уборке хлебов. Простая и сытная штука.