Повести
Шрифт:
Весь тот вечер я лазил по шкафам и антресолям. Я держал в руках с детства знакомые, но потом начисто забытые предметы: картонные картинки с двумя одинаковыми снимками рядом, старые лабораторные весы, изготовленные с неимоверной тщательностью, чугунную, украшенную розочками трость с нанесенными на нее рисками и цифрами вершков и аршинов. Бумаг у меня уже накопилось множество, но из старых не оказалось ничего: бабушка Мария Дмитриевна перед своей смертью все отдала в архив. И, сидя в пыли, среди разбросанных бумаг, ни одна из которых еще не успела
Заместитель директора архива показался мне славным, неканцелярским человеком. У него были густые волосы, он хорошо смеялся, прямо смотрел.
— Поговорите об этом в отделе, — сказал он. — Вон туда, по коридору…
Комната, в которую он меня направил, представляла собой небольшой читальный зал. В ней находилось несколько уцелевших от старых времен столов, шкафы со словарями, рабочие жесткие кресла — все давнее, темное, подогнанное под ежедневную многочасовую работу. Вот тут я и буду читать письма моим Петрам Егоровичам и Егорам Петровичам и разбирать их дневники, написанные пером «рондо».
Трое-четверо, склонившиеся над рукописями, машинально оглянулись на скрип двери. Стол сотрудника архива стоял у окна. За этим столом перед продолговатым ящичком картотеки сидел странного вида человек. Собственно, странным было действие лишь левой его руки. Поднятая над головой, рука эта находилась в таком положении, как если бы ее владелец посыпал себе голову чем-нибудь из щепотки. Пальцы этой руки быстро и, по видимости, привычно двигались, заплетая конец длинной косицы, поднимавшейся вертикально от темени. Косица была такой длины, что рука уже выпрямилась почти до конца.
Я затоптался, давая ему время. Но, бросив на меня взгляд, он не выразил ни малейшего смущения, руки его никак не переменили своих занятий. Все так же правая перебирала в ящике карточки, все так же левая крутила в небе косичку. Я появился в неподходящий момент: косичка была на исходе, а в заплетании именно самого кончика, должно быть, и заключалось какое-то результирующее наслаждение — пальцы работника архива двигались все быстрее, они напоминали теперь щупальца маленького осьминога, так удивительно вились и так их казалось много.
Сразу же забывшие о моем существовании застольные работники начали оглядываться — я стоял за их спинами. На заплетателя никто не смотрел. «Все сумасшедшие», — подумал я.
— Что вам угодно? — спросил он с видом человека, который предвидел, что ему не дадут заниматься делом.
— В вашем отделе хранится фонд Козьминых, — сказал я.
Он несколько помедлил. Рука плела косичку.
— Ну и что же? — сказал он. — Да, такой фонд у нас числится. Что дальше?
— Я бы хотел его полистать.
— Что значит — полистать?
— Моя фамилия Козьмин. В этом фонде письма к моему делу, к моему прадеду. Фонд состоит из бумаг, относящихся к нашей семье…
— Ну и чего же вы хотите?
— Хочу посмотреть эти бумаги.
— Какие именно?
— Переписку. Кроме того, там должна быть бумага о пожаловании Егору Козьмину чугунной трости каслинского литья…
— За что, интересно, такую жаловали? — с неожиданным любопытством вдруг спросил он.
— Вот я хочу узнать — за что.
Его лицо снова затворилось.
— У вас есть отношение?
— Какое отношение?
— Кто вас ко мне направил? — спросил он.
— Ваш заместитель директора.
И тут же понял, что это был самый неудачный из моих ответов.
— А заместитель директора не спросил у вас, имеется ли у вас отношение?
— Но я же пришел как частное лицо… И он очень торопился.
— Даже не спросил, — констатируя нечто ужасное, сказал заплетатель. Спины к нам прислушивались. — И торопился. Как, впрочем, всегда. А между тем некоторым людям не мешало бы знать хотя бы основные положения работы в архивах. Например, что у частного лица тоже должно быть отношение. Но у вас ведь его нет?
— Нет.
— К сожалению, ничем не могу помочь.
Не в силах с собой ничего поделать, я загипнотизированно следил за пальцами его левой руки.
— А если я принесу отношение? — спросил я. Я подумал, что в «Группе профессиональных литераторов», конечно, посмеются, но нужную бумажку напишут.
Человек за столом стал проявлять признаки нетерпения. Он дернул из стороны в сторону головой — от этого она показалась подвешенной на веревочке.
— Мы все равно ничего не сможем вам выдать, — сказал он.
— Почему?
— Фонд Козьминых не разобран.
— Но он же поступил к вам больше пятнадцати лет назад.
— У нас и по тридцать лет неразобранное лежит. И по сорок.
— Но как же быть?
— Ничего не могу посоветовать.
— А когда же… его разберут?
— В ближайшие пять лет на это не следует надеяться. — И вдруг нечто подобное радостной улыбке мелькнуло в его глазах. — И в ближайшие десять — также.
— А почему это происходит?
Он снова сразу устал. Рука с косичкой начала клониться.
— Что вы имеете в виду?
— А вот такие сроки.
— Вы когда-нибудь разбирали чей-нибудь архив? — спросил он враждебно. — Вы имеете представление о предмете разговора? Вы знаете, что такое описать хотя бы небольшой частный фонд?
По выражениям спин я понимал, что из-за меня тут уже никто не работает. Интересно было бы посмотреть в ваши дурацкие записки, с ненавистью неудачника подумал я. И я вышел из этого замечательного здания восемнадцатого века. Здесь был свой мир, мир профессионалов, приставленных к хранению сведений старины, а тут явился чужак. Письма его прадедушек? Смешно!