Повседневная жизнь российских жандармов
Шрифт:
Дегаев находился в числе первых, но далеко не последних агентов, завербованных в революционной среде, которые были склонны винить в своем грехопадении не самих себя, а прежде всего завербовавших их сотрудников полиции и жандармерии. Запоздалые угрызения совести по поводу выданных ими товарищей по партии накапливались в их подсознании и, не находя другого выхода, трансформировались в чувство ненависти к единственному, по их мнению, виновнику их морально-нравственных страданий. Мы склонны обозначить это психическое состояние условным наименованием «синдром раскаивающегося агента».Страшная опасность поджидала того жандармского офицера или чиновника полиции, который позволял себе расслабиться и терял чувство бдительности, убаюканный внешней податливостью и исполнительностью агента из этой среды и не подозревавший о буре эмоций, разыгрывавшейся
64
В августе 1884 года народоволка М. В. Калюжная стреляла в начальника Одесского губернского жандармского управления полковника А. М. Катанского, который в ходе следствия по делу о нелегальной типографии добился от нее признательных показаний, а затем на этой основе пытался привлечь ее к сотрудничеству, в чем, судя по всему, не преуспел. Тем не менее товарищи заподозрили Калюжную в предательстве. Стремясь во что бы то ни стало избавиться от этих подозрений, она отважилась на роковой шаг, который неминуемо привел ее на скамью подсудимых. В суде она заявила. — «Я очень жалею, что мне не удалось совершить это убийство». Ее приговорили к 20 годам каторги, и, отбывая ее на Каре, она через пять лет покончила жизнь самоубийством.
…Итак, очевидно, что действиями Дегаева руководили чувство жестокой мести Судейкину и неуемное желание оправдаться в глазах товарищей по партии и вымолить у них любой ценой право на жизнь. По нашему мнению, требует обстоятельного ответа еще один весьма важный для оценки общей ситуации вопрос: почему Дегаев «выкинул белый флаг» и приехал сдаваться в Женеву? Ответ тоже напрашивается сам собой: к 1883 году в личной безопасности Дегаева как агента Судейкина выявились первые серьезные бреши. В их возникновении были повинны, по нашему мнению, как его оперативный руководитель, так и несогласованность в действиях различных полицейских инстанций.
Персональная вина Г. П. Судейкина, как это нам представляется, заключалась в том, что он все-таки не смог надежно зашифровать причастность Дегаева к многочисленным арестам народовольцев, как он это сделал в случае с Фигнер. Объективно говоря, он при всем желании и не мог это сделать, так как аресты к тому времени по следам «командировок» Дегаева проводились во многих местностях империи, и это обстоятельство, конечно, не могло не бросить черную тень подозрений народовольцев именно на него.
Перед Судейкиным встал жесткий выбор: или одним ударом ликвидировать всю выявленную в империи структуру «Народной воли» и обеспечить тем самым прежде всего личную безопасность царя и его семьи, или арестовывать террористов не всех сразу, а постепенно и дозировано, выводя из-под их подозрений своего коронного агента и неся вместе с тем персональную ответственность за любой, вполне возможный, неожиданный террористический акт с их стороны. Величины на чашках весов были несопоставимыми, и безопасность царствующего дома перетянула все другие соображения. Как бы ни был важен и ценен источник, в конце концов, его личная безопасность отнюдь не является для спецслужбы самоцелью. И Судейкина в данном случае можно понять [65] .
65
Утверждают, что У. Черчилль мог бы предупредить бомбежку Ковентри немцами, но тогда он поставил бы под удар безопасность важного мероприятия британской разведки по дешифровке радиосообщений вермахта.
Второе обстоятельство заключалось в несогласованности действий между полицейским розыском, осуществлявшим агентурную разработку народовольцев, и органами прокуратуры, которые вели дознание по их делам и передавали их затем на рассмотрение судов разных инстанций. Существовало раньше и существует до сих пор трудно преодолимое противоречие между вполне понятным желанием розыскного органа сохранить работавшую по делу агентуру от реальной угрозы расшифровки в процессе дознания и следствия и также вполне объяснимым стремлением прокуратуры подкрепить доказательную базу по расследуемому делу свидетельскими показаниями этих агентов.
Высший класс агентурно-оперативной разработки состоял и состоит в том, чтобы с помощью работающей по делу агентуры выявить реальную свидетельскую базу из причастных к делу лиц и только на ее основе вести дальнейшее дознание и следствие по делу арестованных преступников. Когда по какой-либо причине, которая чаще всего свидетельствует о низкой профессиональной подготовке разработчиков, эта свидетельская база не выявлена или, по мнению прокуратуры, недостаточна для успешного завершения дознания и передачи дела в суд, скрепя сердце приходится идти на часто невосполнимые для агентурной работы жертвы, легализуя показания агентуры путем ее допроса в качестве свидетелей по делу.
Какими соображениями руководствовался прокурор А. Ф. Добржинский, составивший себе имя и известность на многочисленных процессах народовольцев в 80-х годах XIX века, и согласовывал ли он свои действия с Судейкиным, когда сразу после ареста Фигнер в Харькове в доме предварительного заключения он показал ей тетрадку с доносами Дегаева, нам не известно. На наш взгляд, в отношении Фигнер дознание и без того располагало вполне приличной доказательной базой, и прокурор поступил так не из-за желания подкрепить ее доносами Дегаева, а лишь для того, чтобы произвести на подследственную психологическое давление, сломить ее волю к сопротивлению и таким образом вынудить к даче признательных показаний. В результате Добржинскому достичь своих амбициозных целей не удалось, но коронного агента Судейкина он «сжег».
И наконец, теоретически не исключен также вариант того, что ввиду неизбежной в результате массовых арестов народовольцев расшифровки Дегаева как агента Судейкин уже поставил на нем крест. Если это так, то Дегаев не мог не почувствовать этого и не сделать для себя необходимые выводы. Несомненно одно: не запоздалая совесть заговорила в душе Дегаева, когда он в сентябре 1883 года ринулся в Женеву, чтобы упасть на колени перед Тихомировым и очиститься от скверны предательства, а животный страх за свою жизнь и хорошо продуманная и разыгранная, как по нотам, попытка спасти ее убийством Судейкина.
Дегаев весной 1883 года доставил для «Листка „Народной воли“», издававшегося в Петербурге, и «Вестника „Народной воли“», издававшегося за границей, отредактированные в Департаменте полиции тексты речей подсудимых по делу «17-ти» народовольцев, давшие основания для их резкой критики Тихомировым на страницах эмигрантской прессы, что с нескрываемым недоумением и явной обидой было воспринято впоследствии осужденными. Смятение, злоба, обида, чувство позора, стыда, унижения и мести жандармам наполнили души революционеров. Судейкин добился того, что хотел, но своими мерами он переполнил чашу терпения народовольцев. Такова было логика ожесточенной и бескомпромиссной борьбы без правил с его стороны, ответом на которую с другой стороны было его хладнокровное и жестокое убийство. Именно при этом непременном условии Тихомиров обещал сохранить жизнь и свободу Дегаеву.
…Прощенный Дегаев вернулся в Россию и в декабре 1883 года снял квартиру в доме № 93 по Невскому проспекту, которая, кстати, сохранилась до наших дней. В помощь ему вскоре из Киева прибыли народовольцы В. П. Конашевич (1860–1915) и Н. П. Стародворский (1863–1918). В квартире Дегаева в роли его лакея осторожный Судейкин поселил штатного сотрудника Петербургского охранного отделения, запасного унтер-офицера П. И. Суворова.
Трагедия разыгралась между четырьмя и пятью часами вечера 16 декабря 1883 года, когда Судейкин вместе со своим племянником, казначеем охранного отделения Н. Д. Судовским, прибыл на эту конспиративную квартиру. Там его уже с нетерпением ждали убийцы, вооруженные пистолетом и ломами («железными, полупудовыми, около аршина длиной», как свидетельствует Тихомиров). «Лакея» Суворова Дегаев заранее под благовидным предлогом вывел из квартиры. Сняв в прихожей и столовой верхнюю одежду, в которой остались револьверы, они прошли в квартиру, причем Судейкин неосмотрительно бросил на диван в столовой палку с вмонтированным в нее стилетом. Дегаев выстрелил из револьвера Судейкину в спину и стремглав покинул квартиру, опасаясь, очевидно, того, что подельники, покончив с Судейкиным, могли убить и его [66] .
66
Характерная деталь: большинство революционеров, нападавших на свои жертвы, предпочитали стрелять им в спины. Завидная предусмотрительность, свидетельствующая о том, что они действовали как заурядные уголовники-убийцы, а не народные мстители.